Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Он бросил на нее ранимый взгляд – Джулия уже не впервые замечала у него это выражение; она присела на подлокотник кресла и провела рукой по его щеке.

– И что ты мне предлагаешь? – спросила она. – Я думала, что ты сможешь накопить сил, потому что преодолеешь свои слабости! И что я получила?

– Все, что у меня есть!

Она покачала головой:

– То есть ничего! Одна красивая внешность – но этого в избытке и у метрдотеля из ресторана, где мы вчера ужинали!

Разговор продолжался два дня, и они так ничего и не решили. Временами она прижималась к нему, чтобы поцеловать любимые губы, но она знала – ее руки сейчас хватаются за соломинку.

– Мне нужно уехать; у тебя будет время все обдумать, – сказал он с отчаянием. – Я не знаю, как мне без тебя жить, но я понимаю, что ты не сможешь выйти замуж за того, кому не доверяешь и кому не веришь! Дядя отправляет меня по делу в Лондон…

На причале в сумерках в вечер его отъезда было грустно. Не рыдала она лишь потому, что понимала: ее сила ее не покидает; ее сила останется с ней и без него. И все же, глядя на то, как туманный свет падает на безупречный лоб и подбородок, как все вокруг поворачивают головы, глядя на него, и провожают его взглядами, ее охватывала ужасающая пустота, и хотелось сказать: «Милый, это все ерунда… Давай попробуем вместе…»

Попробуем что? Очень по-человечески бросать жребий, чтобы выпало либо поражение, либо победа, но вступать в отчаянную игру, балансируя между нормальной жизнью и катастрофой…

– Ах, Дик, веди себя хорошо, наберись сил и возвращайся ко мне! Поменяйся, Дик… Поменяйся!

– До свидания, Джулия… До свидания!

В последний раз она увидела его стоящим на палубе; он закурил, и отброшенный спичкой свет резко очертил его профиль, словно на драгоценной камее.

И в начале, и в конце рядом с ней суждено было оказаться Филу Хофману. Новость принес ей именно он, и постарался сделать это как можно деликатнее. Именно он явился к ней в половине девятого и осторожно выбросил утреннюю газету за дверь. Дик Рэгленд пропал в море.

Переждав первую бурную вспышку горя, он специально стал разговаривать с ней чуть жестче, чем требовалось:

– Он хорошо себя знал! Его воля иссякла; ему больше не хотелось жить. И чтобы доказать тебе, Джулия, что тебе не в чем себя винить, я тебе кое-что расскажу. Уже четыре месяца – с тех самых пор, как ты уехала в Калифорнию, – он почти не появлялся на работе. Не уволили его лишь благодаря дяде; и в Лондон его отослали ради какой-то ерунды. Он окончательно сдался после того, как у него прошел первый порыв энтузиазма.

Она резко на него взглянула:

– Но ведь он не пил, правда? Он ведь не пил?

Фил колебался лишь долю секунды.

– Нет, он не пил; слово свое он сдержал… Он его не нарушил!

– Вот! – сказала он. – Он сдержал обещание – и лишился жизни, выполняя его!

Фил молчал, чувствуя себя неловко.

– Он сделал то, что обещал, и сердце его при этом разбилось! – всхлипывая, продолжала она. – Ах, и почему жизнь временами так жестока? Жестока… и никогда никого не прощает! Он был таким смелым… Он умер, но слово свое он сдержал!

Фил был рад, что выбросил газету, в которой был рассказ о том, как весело Дик провел свой последний вечер в баре, и Фил знал, что за последние месяцы Дик весело провел не только этот вечер. Он почувствовал облегчение оттого, что все кончилось, потому что слабость Дика угрожала счастью девушки, которую он любил. Но все же Филу было ужасно его жаль, пусть он и понимал, что Дик не мог не причинять неприятностей в силу своей полной неспособности к нормальной жизни. Фил повел себя мудро и не стал рушить иллюзию, оставшуюся у Джулии после катастрофы.

Один неприятный момент последовал год спустя, прямо накануне их свадьбы; Джулия сказала:

– Фил, ты ведь понимаешь, что я чувствую, и всегда буду чувствовать, по отношению к Дику, правда? Он ведь был не просто красавчиком… Я в него верила, и я в нем, до некоторой степени, не ошиблась! Он сломался, но не согнулся. Он был испорченным человеком, но плохим человеком он не был! Я это сразу почувствовала сердцем, как только его увидела.

Фил содрогнулся, но ничего не сказал. Быть может, за внешностью крылось то, чего уже никто никогда не узнает? Пусть это останется скрытым навеки в глубинах ее сердца и океана.

Последний пациент

Мисс Бетти Уивер приехала в Уорренбург и вышла из автобуса; с Голубого хребта на восток задул сильный предгрозовой ветер. В Вашингтоне была духота, и после искусственной вентиляции в автобусе мисс Бетти Уивер оказалась не готова к столь резкому скачку температуры. Не таким ей представлялся июль в Виргинии…

Машины, которая должна была ее встретить, не было, а капли дождя уже вовсю падали на дорогу. Бросив быстрый взгляд на город, Бетти перешла на другую сторону улицы к аптеке, где можно было укрыться от дождя. Город был старым: старая церковь, старое здание суда, старые деревянные и каменные дома; на главной улице, как и в других подобных городах, висела металлическая мемориальная доска:

НА ЭТОМ МЕСТЕ КАВАЛЕРИЙСКИЙ ЭСКАДРОН СТЮАРТА ВСТУПИЛ В ЯРОСТНЫЙ БОЙ С…

Дальше читать она не стала – подобных мемориалов вдоль дороги было немало, а Бетти, как и большинство женщин, почти не испытывала интереса к памяти минувших войн, хотя сам по себе штат вызывал у нее трепет – ведь это была самая настоящая Виргиния, не какое-нибудь курортное местечко на побережье! Она представила себе Мэрион Дэвис в пышной юбке, кружащейся в кадрили с красивыми офицерами армии Конфедерации; вспомнила, как читала в книгах об этом великолепном и жестоком времени, об изящных плантаторских особняках и негритянских хижинах. Все представлялось ей таким приятным и размытым: она твердо знала, что Джордж Вашингтон в Гражданской войне не участвовал, а сражение у Шато-Тьерри произошло позднее, но припомнить что-либо помимо этого ей вряд ли бы удалось.

А все остальное внезапно заставило ее почувствовать себя здесь чужой, инородной и испуганной; она прибыла в незнакомую глухомань, да еще и в грозу…

На площадь перед зданием суда плавно въехал большой лимузин, развернулся и подкатил к аптеке; шофер-негр вышел из машины.

Бетти забрала купленные булавки, сдачу и вышла навстречу.

– Мисс Уивер? – Шофер в знак приветствия коснулся шляпы и принял из ее рук саквояж. – Прошу прощения за опоздание, но я живу за городом, не в Уорренбурге.

Он захлопнул за ней дверцу автомобиля; оказавшись внутри, она почувствовала себя в безопасности – ни грому, ни дождю теперь до нее не добраться.

– Далеко ехать?

– До дома отсюда десять миль.

Это был рослый и, по всей видимости, надежный и вежливый негр; голос у него был астматический, пришептывающий. Чуть погодя она спросила:

– Как себя чувствует мистер Драгонет?

Негр отвечать не торопился, даже бровью не повел, чтобы показать, что слышал вопрос, и у Бетти возникло ощущение, что она допустила какую-то бестактность. Но это было просто смешно – она ведь приехала из Балтимора в качестве дипломированной медсестры, со всеми необходимыми документами, чтобы осуществлять профессиональный уход за мистером Драгонетом! Лично они знакомы не были, и для нее он был не человеком, а пациентом. Ее последним пациентом – самым что ни на есть последним…

От этой мысли ее охватила грусть. Она родилась и выросла среди ветров и дождей на маленькой безлюдной полоске земли вблизи границы Мэриленда с Пенсильванией; став практиканткой, затем «сиделкой на дому», а затем и дипломированной сиделкой, она открыла для себя целый новый мир. Это были хорошие годы – все ее пациенты были хорошие; почти всегда это были очень милые люди, и мужчины, и женщины, которые выздоравливали или умирали, неизменно испытывая к ней уважение и приязнь, потому что она была миловидна и считалась отличной сиделкой. За три года практики, до получения диплома, пациенты у нее были самые разные – она брала любые случаи, кроме полиомиелита, потому что в Балтиморе у нее было три маленьких племянника.