Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

осмеливался открыть купленный альбом Гойи, страшась обнаружить, что некоторые страницы все еще осквернены призрачной слюной.

Я вышел на улицу и до ночи слонялся по кафе и театрам – там, где толпились люди и горел яркий свет. Уже далеко за полночь я отважился бросить вызов одиночеству моей гостиничной спальни. Затем потянулись изнурительные часы бессонницы, когда я, дрожащий, покрытый холодной испариной, томительно ожидал неизвестно чего в ярком свете электрической лампы, которую так и не решился погасить. Наконец, почти уже на рассвете, не сознавая этого и не соскользнув прежде в дремоту, я провалился в глухой сон.

Я не помню никаких сновидений – лишь безграничную подавленность, что преследовала меня даже в глубинах забытья, – словно инкуб навалился на меня, дабы всей своей бесформенной неодолимой тяжестью увлечь в бездну, куда нет доступа ни божьему свету, ни человеческому разуму.

Был уже почти полдень, когда я очнулся и обнаружил, что смотрю в гадостное мумифицированное обезьянье лицо и горящие дьявольским огнем глаза страшилища, которое так напугало меня у Тоулмана. Существо маячило в изножье кровати, и позади него прямо у меня на глазах стена, оклеенная обоями в цветочек, исчезла в бескрайнем море серой мглы, кишевшей какими-то мерзкими фигурами, подобно безобразным бесформенным пузырям, что вспухали на равнинах волнующейся грязи и на сводах средь змеившихся дымков. То был совершенно иной мир, и его зловещий водоворот жестоко поколебал само мое чувство равновесия. Казалось, что постель головокружительно взмывает ввысь и в то же самое время медленно, мучительно, как в бреду, соскальзывает в бездну; что мутное море и отвратительное видение колышутся подо мной и я вот-вот рухну на них, и тогда меня безвозвратно затянет в этот мир беспредельного уродства и непристойности.

В полной панике я боролся с головокружением, боролся с чувством, что меня влечет чья-то чуждая воля, что грязное чудовище манит меня посредством каких-то неведомых гипнотических чар, подобно тому как, по рассказам, змея гипнотизирует свою жертву. Я как будто прочел невыразимые намерения в его желтых глазах, в беззвучном подергивании липких, слизких, бугрящихся шанкрами губ, и все мое существо содрогнулось от гадливости и отвращения, когда моих ноздрей коснулась его омерзительная вонь.

Очевидно, простой попытки внутреннего сопротивления оказалось достаточно. Серое море и устрашающее лицо исчезли, растаяв в свете дня; я увидел орнамент из чайных роз на обоях там, где только что клубилась бездна, и кровать подо мной опять стала успокоительно горизонтальной. Я лежал в ледяном поту пережитого ужаса, дрейфуя по волнам кошмарных подозрений, нечеловеческих опасностей и затягивающего меня безумия, пока телефонный звонок не вернул меня мигом в обычный мир.

Я бросился к аппарату. Звонил Киприан, хотя я едва узнал его мертвый безнадежный голос: от гордости и самоуверенности вчерашнего дня не осталось и следа.

– Мне надо немедленно тебя видеть, – произнес он. – Можешь прийти в студию?

Я чуть было не отказался, чуть не ответил, что меня внезапно вызвали домой, я никак не успеваю, я опаздываю на дневной поезд, – что угодно, лишь бы только избежать повторной муки – лишь бы вновь не очутиться в его обиталище миазматического зла, – как вдруг он заговорил снова:

– Ты просто обязан прийти, Филипп. Я не могу рассказать всего по телефону, но случилось страшное: Марта исчезла.

Я согласился, сказал ему, что приду тотчас же, только оденусь. С его последними словами весь кошмар приблизился ко мне вплотную, до предела сгустившись; но лицо запуганной девушки, ее панический страх, ее отчаянная мольба и мое невнятное обещание не позволили мне с чистым сердцем отказать Киприану. Я оделся и вышел на улицу, терзаемый самыми страшными предположениями, жуткими сомнениями и предчувствиями тем более ужасающими, поскольку я не знал наверняка, чего ждать. Я пытался вообразить, что могло произойти, сложить обрывки устрашающих, уклончивых, толком не признанных намеков в четкую логичную схему, но не мог вырваться из хаоса призрачной угрозы.

Даже будь у меня время позавтракать, я не смог бы проглотить ни крошки. Я быстро дошел до студии, где и нашел Киприана: совершенно потерянный, он неподвижно стоял в окружении своих мрачных статуй. Вид у него был такой, будто его оглушило ударом некоего сокрушительного оружия – или, может, он взглянул в глаза Медузы Горгоны. Он безучастно приветствовал меня пустыми невыразительными словами. Затем, как заведенный механизм, как будто говорило только его тело, а не голова, он приступил к своему жуткому повествованию.

– Они ее забрали, – просто сказал он. – Возможно, ты не знал или не был в этом уверен, но все свои работы я создавал с натуры – даже эту последнюю группу. Утром Марта позировала мне – всего лишь час назад, если не меньше. Я надеялся сегодня с ней закончить, чтобы ей больше не нужно было приходить сюда, пока я не доделаю скульптуру. На сей раз я не вызывал этих бестий: я знал, что она боится их все больше. Мне кажется, за меня она боялась сильнее, чем за себя саму… да и меня, признаться, они немного тревожили: иногда они дерзко задерживались, хотя я уже приказал им уйти, а иногда являлись без приглашения… Я был занят, завершал фигуру девушки и даже не смотрел на Марту, и тут вдруг понял, что они уже здесь. Хватило одного запаха – полагаю, ты знаешь этот запах. Я поднял глаза и увидел, что мастерская ими просто кишит, – никогда прежде они не появлялись здесь в таком количестве. Они окружили Марту, теснились вокруг нее, отталкивали друг друга и тянули к ней свои мерзкие когти; и все равно я не думал, что они ее тронут. Они не материальные существа, как мы, и не обладают физической силой за пределами их собственного измерения. Все, на что они способны, – коварный гипноз, и они вечно пытаются при помощи него утащить тебя в свое измерение. Упаси бог к ним попасть, но следовать за ними не обязательно, разве что ты слаб или сам этого хочешь. Я никогда не сомневался в своей способности противостоять им и даже не помышлял, что они могут причинить вред Марте… Однако, увидев их адскую шайку всем скопом, я испугался и довольно резко велел им убираться. Я рассердился и слегка встревожился. Но они лишь гримасничали и пускали слюни, медленно шевеля губами в этой своей манере, как будто беззвучно бормотали. А потом сгрудились над Мартой – в точности так, как я изобразил их в этой проклятой скульптуре. Только их были десятки, а не семеро… Не могу описать, как это случилось, но вдруг