Великий магистр - Елена Грушковская

— Ыыыыы…

Шатаясь и сжимая руками голову, он согнулся пополам и прислонился к стене. Изо рта у него капала слюна, и он не мог ни разогнуться, ни сказать что-то членораздельное.

Вернувшийся с обеда напарник застал его сидящим на полу у стены и держащимся за голову.

— Ян, ты чего? Эй! Что с тобой? — спросил он, склоняясь.

Тот только глухо застонал. Напарник стал помогать ему встать, и Яна вырвало тёмной, недопереваренной кровью.

— Слушай, тебе в больницу надо, — встревожился напарник.

Он вызвал врачей. Через двадцать минут они прибыли и осмотрели Яна.

— Ну, что? — спросил напарник обеспокоенно.

Врач ответил:

— Пока не вполне ясно, но подозрение на инсульт. Мы госпитализируем его, разумеется.

Врачи увезли Яна, а нам был учинён допрос. Все арестанты как один повторяли:

— Всё было как обычно, но господин надзиратель вдруг почувствовал себя плохо. Он схватился за голову и застонал. Вот и всё.

Камеры были расположены в один ряд, и если кто-нибудь что-то и слышал, то видеть, что я сделала с Яном, не мог. Максимум, что соседи могли видеть из своих камер (да и то лишь ближайшие) — это как надзиратель отшатнулся к стене коридора и сполз на пол. Так что всё, что они отвечали на допросе, было, в общем-то, правдой.

До меня очередь не успела дойти: в изолятор пришла ты. Ты хотела видеть того, кто спас твою дочь.

На тебе была чёрная форма «волков», а в глазах сверкали эти укрощённые молнии. Я закрыла глаза и прислонилась затылком к стене камеры: боль в груди возрастала. Но я нашла в себе силы встать и подойти к решётке, когда надзиратель потребовал.

— Это ты спасла её? — спросила ты.

— Да никого я не спасала, — ответила я. — Девчонка так билась и царапалась, что эти идиоты уронили её. Одному она своей игрушкой глаз выбила. Мне оставалось её только подхватить. Я ничего не делала — в смысле героизма.

На самом деле всё было немного не так, я уже говорила. Я просто не хотела, чтобы ты чувствовала себя чем-то обязанной мне, вот и всё.

— Послушай… Как насчёт того, чтобы перейти к нам? — сказала ты. — Ты ещё не в «Авроре», как я понимаю? Сейчас самое время сделать выбор.

Ты знаешь, что я ответила. Я — кошка, гуляющая сама по себе, вот и вся моя правда. И ты отпустила меня… Спасибо тебе за это.

«Спи, малышка, баю-бай,

Поскорее засыпай…»

* * *

У меня была мечта — освободиться от связи с тобой, которая меня уже порядком измучила. Стать свободной как ветер, больше не чувствовать этой боли и наконец найти что-то своё… Найти себя в чём-то или в ком-то ещё, кроме тебя. Медленно, но верно ты шла навстречу своей судьбе, не нуждаясь в наставниках или подсказчиках. Я выполнила свою миссию, так зачем же ещё держать меня? «Отпусти», — молила я Леледу, но она не слышала.

А потом я увидела сон: битва под белым диском луны, и ты спасаешь от хищника бегущих людей — женщину с двумя детишками. А потом на тебя летит враг с мечом… И тебе отсекают голову.

Я проснулась с бешено колотящимся сердцем, и меня вырвало непереваренной кровью, как того надзирателя. Вокруг мерцал огнями город: как обычно, я ночевала на крыше. Ветер гладил мои волосы, как бы успокаивая, а невидимые нити уже натянулись и звали меня туда, где всё это должно было случиться. Я встала и подошла к краю крыши. Город жил своей жизнью, даже не замечая войны между хищниками, а я решала, на что я потрачу последние удары своего сердца. Как всегда, разложить мысли по полочкам помогла сигарета.

Мне выпал шанс вырваться на свободу, думала я. Может быть, эта связь порвётся с моей смертью? И если реинкарнация существует, я начну жизнь заново… Именно то, чего я так хочу! Я потерялась, не знала, как и для чего жить дальше. Может, эта жизнь уже закончилась для меня, и нет надобности тянуть её по инерции? Я сделала то, что было на меня возложено, и мне осталось только последнее: спасти тебе жизнь в этой битве ценой собственной. В том, что такую цену придётся заплатить, сомнений не было. Привычно втягивая в лёгкие дым, я чувствовала это всей кожей. Ещё никогда у меня не было такой твёрдой уверенности. Отвести от тебя эту последнюю угрозу и уйти… Поставить точку в своём существовании. Весьма эффектную, надо сказать.

Будет ли мне больно? Я как-то не задумывалась об этом. Ну, если и будет, то можно потерпеть. Оно того стоит.

Я бросила окурок вниз. Прочертив оранжевую дугу, он скрылся на дне улицы.

Дальше ты знаешь. Нас пронзили мечом, и я, упершись ладонью тебе в лицо, увела твою голову из-под удара. Меч летел, обещая мне новую жизнь, звёзды меркли на светлеющем небе, и я улыбнулась им. Меч летел, и я, приподняв подбородок, закрыла глаза.

— Ну, и чего ты этим добилась? — прозвучал голос Леледы.

Мы сидели на камнях, глядя на зарю над морем. Это был мой любимый фьорд: вон и одинокая сосна, как старый друг, стояла рядом.

— Связь, что соединяет вас, не порвать даже смертью, — шелестел голос. — Тебе суждено быть её хранителем. На тебе моё благословение.

Прохладные губы мягко коснулись моего лба. Если бы я могла заплакать, я бы заплакала. Боль в груди была острой, но столь же острым было и наслаждение, которое к ней примешивалось. Оно обняло меня и заставило выгнуться дугой, а лёгкая белая рука уже гладила меня по шерсти… Стоп, откуда у меня шерсть? Я что — кошка?

— Ну, ты же сама говорила, что ты — кошка, гуляющая сама по себе, вот и будь ею, — улыбнулась Леледа, и с её дрогнувших ресниц упали две искорки покрывавшей их мерцающей пыльцы… или это были слёзы?

Вот так, хозяйка, я и стала твоей кошкой. Когда у тебя начались роды, я вспрыгнула тебе на живот и забрала себе всю боль, и ты родила с улыбкой на губах. Доктор Гермиона хотела меня прогнать, но ты обняла меня и сказала, что я останусь. И я осталась, и мне довелось услышать первый крик твоей дочки и твой счастливый смех, а потом слизывать с твоих щёк слёзы радости. И знаешь, в этот момент мне было совсем не больно.

Сейчас я лежу в кроватке рядом с малышкой и мурлычу ей колыбельную. За окном падает снег, в камине потрескивает огонь, а в моей груди, под проплешинкой, тихонько ноет. Ноет с каждым днём всё слабее, и я надеюсь, что однажды совсем перестанет.

— Ах вот ты где! — Твои руки подхватывают меня, а губы щекочут мне уши и нос. — Присматриваешь за малышкой? Молодец! Спасибо тебе, моя родная киса.

Ты прижимаешь меня к груди, и я перебираюсь чуть левее — туда, где сердце. Так лучше, боль совсем пропадает. Ты целуешь меня в нос, а я жмурюсь и чихаю. Ты смеёшься.

У меня была мечта — стать свободной. Может быть, она когда-нибудь сбудется, но с этим, думаю, можно повременить. Пока спит в кроватке это чудо, мои земные дела не завершены и есть смысл оставаться здесь.