Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

Потом король произнес много раз «Nunc et in hora mortis» и, наконец, вскрикнул:

— Боже, помоги мне!

Это были последние слова короля, он лишился чувств и всю ночь провел в агонии, которая закончилась в воскресенье 1 сентября 1715 года в четверть девятого утра за четыре дня до полных 77 лет жизни и на 71 году царствования.

Тело Луи XIV было вскрыто Марешалем, его лейб-хирургом, который, найдя все органы здоровыми, заявил, что без этого антонова огня, сразившего короля как бы случайно, трудно сказать, от какой болезни мог бы он умереть, поскольку все у него было здоровым. Замечательно, что емкость кишок и желудка были у Луи XIV вдвое больше нормы, чем можно объяснить всегда хороший аппетит, а также то, что после самого обильного обеда король никогда не чувствовал себя плохо.

Внутренности Луи XIV были положены в соборе Парижской Богоматери, тело — в Сен-Дени, а сердце — в Парижском доме иезуитов.

Так умер, не скажем, один из величайших людей, но, конечно, один из величайших королей, когда-либо царствовавших.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы проследили за Луи XIV от рождения до смерти, показали в пору возрастающего счастья, в пору бед, постарались показать движения его души. Нам остается теперь бросить последний взгляд на эту продолжительную жизнь и сказать, что мы думаем о нем как о человеке и как о короле.

Мы видели, как царственный отрок оставался в небрежении — Мазарини старался оставить его в невежестве, чтобы самому быть ему необходимым. Поэтому собственно царствование Луи XIV началось со смерти министра. Не желая ему смерти явно, Луи XIV с нетерпением ее ожидал, и когда он наконец освободился от своего министра, то невольно сказал: «Откровенно скажу, не знаю, что бы я делал, если бы он жил долее!»

Недостаток образования, повредивший Лун XIV в приобретении знаний, не повредил развитию его ума. Будучи главой изящнейшего и умнейшего двора, Луи XIV был так же изящен, как Лозен, и умен, как любой другой. В доказательство приведем несколько эпизодов.

Музыкант по имени Гэй на одной пирушке дурно отозвался о архиепископе Реймсском, о чем стало известно и королю, и архиепископу. Спустя некоторое время Гэй пел обедню в присутствии того и другого.

— Как жаль, — сказал архиепископ, — бедный Гэй теряет голос!

— Вы ошибаетесь, — ответил король, — он поет хорошо, но говорит дурно!

Однажды Луи XIV увидел Кавуа и Расина, прохаживавшимися под его окнами.

— Посмотрите, — обратился он к придворным, — Кавуа и Расин беседуют между собой! Как скоро они расстанутся, Кавуа будет считать себя умным человеком, а Расин себя — тонким придворным.

Герцог д'Юзе женился; он был молод и красив собой, герцогиня — прелестна, однако же после истечения недели, как совершилось бракосочетание, распространился слух, что герцог еще не стал мужем своей жены. Это странное известие распространилось с такой настойчивостью, что однажды вечером за карточной игрой у короля один придворный, более чем дерзкий, заговорил об этом с самим герцогом. Герцог д'Юзе, быть может слишком честный, признался и обвинил свою жену в наличии редкого и вместе с тем прелестного недостатка, уничтожить который мог бы только бистури хирурга. Луи XIV, увидев составившийся кружок, подошел и по привычке захотел узнать, о чем идет речь. Герцог был вынужден объявить о препятствии к благополучию и как он предполагает его ликвидировать.

— Очень хорошо, герцог, я понимаю, — заметил король, — советую вам выбрать хирурга, который имел бы легкую руку

Мы говорили, что Луи XIV был законченным эгоистом. Можно вспомнить, что он напевал арию в похвалу себе в день смерти своего брата или поздравлял себя с тем, что герцогиня Бургундская ушиблась, и теперь ничто не будет мешать ему ездить когда хочется и куда хочется. Однако надо сказать, что Луи XIV не был лишен некоторой доброты или, лучше сказать, справедливости. Вот некоторые примеры.

Маркиз д’Юкселъ медлил явиться к королю, стыдясь, что сдал Майнц спустя более 50 дней по открытии траншеи, хотя при сдаче и получил выгодные условия.

— Маркиз, — сказал король при встрече с ним, — вы защищали крепость как прилично человеку храброму, а сдались как прилично человеку умному!

Приведем слова, сказанные маршалу Вильруа после битвы при Рамильи:

— Господин маршал, в наши лета счастливы не бывают!

Правда, привязанность к маршалу Вильруа происходила у Луи XIV не от справедливости, но от слабости.

Однажды герцог Ларошфуко пожаловался королю на расстройство дел.

— Но, герцог, вы сами виноваты! — сказал король.

— Однако, почему, государь? — удивился герцог.

— Конечно, — объяснил король, — почему бы вам не обратиться к вашим друзьям?

И в тот же вечер послал ему 50 000 экю.

Бонтан, камердинер Луи XIV, был человеком очень обязательным и всегда просил за других. Однажды, когда он просил по своему обыкновению для одного приезжего место придворного служителя, король заметил ему:

— Эх, Бонтан, неужели ты вечно будешь просить только для своего ближнего и никогда для самого себя? Я даю это место твоему сыну!

Один из слуг короля, будучи не так скромен, как добряк Бонтан, однажды обратился к королю с просьбой поговорить с первым президентом насчет тяжбы, которую этот слуга имел со своим тестем. Поскольку король не соглашался выполнить просьбу, слуга посетовал:

— Эх, государь, стоит вам только сказать слово, и дело будет кончено!

— Разумеется, — ответил Луи XIV, — я очень хорошо это знаю, но меня затрудняет не это. Ну, скажи, если бы ты был на месте своего тестя, был бы ты доволен, если бы я сказал это слово?

Хотя Луи XIV был от природы очень вспыльчив, он научился владеть собой и редко впадал в гнев. Мы видели, как он сломал трость, которую поднял было на Лозена, а вот один слуга, который на глазах короля положил себе в карман бисквит, был не так счастлив — король бросился на него и изломал на его спине трость, бывшую у него в руках. Правда, за этой видимой, но пустой, причиной гнева стояла другая. Король узнал от одного из своих слуг то, что все от него скрывали очень старательно, а именно, что трусость герцога Мэнского стала причиной неуспеха герцога Вильруа в сражении с Водемоном. Собственно, стыд отца был причиной королевского гнева, и этот удар был для Луи XIV тем чувствительнее, что его самого упрекали в чрезмерной осторожности. Известное стихотворение Буало — образец придворного красноречия — не заставило потомство простить Луи XIV то, что он остался по эту сторону Рейна. Граф де Гиш также не прощал ему этого и однажды в присутствии короля сказал громко:

— Этот псевдохрабрец заставляет нас каждый день ломать себе руки и ноги, а сам еще ни разу не попробовал ружейной пули!

Луи XIV притворился, что не слышал.

Главным, пожалуй, пороком Луи XIV можно назвать гордость. Однако надо сказать, что этот порок развился в черту характера под воздействием лести. Как только Мазарини умер, Луи XIV принял вид некоего полубога, а вскоре стал божеством. Его эмблемой было солнце, а девизом — Nee pluribus impar и Vires acquiriteundo. Но Луи XIV хотел сам представлять собой солнце. Бенсераду было приказано сочинить балет, в котором королю говорилось:

Я думаю, что в этом у нас не усомнятся.

Что с Дафной Фаэтон перед тобой смирятся -

Он слишком горд, она жестокою родилась,

Но можно ли себе теперь вообразить,

Чтобы мужчина мог тобой руководить

Иль чтобы женщина тебе не покорилась!

Очень скоро двор увидел эту слабость короля к славе, и министры, генералы, любовницы, придворные наперебой начали его расхваливать, а потом перешли к лести, и лесть сделалась необходимым элементом жизни короля. Теперь только лестью можно было стать близким к королю, причем не стоило бояться пересолить — легкая или преувеличенная лесть одинаково нравились королю. Не имея вовсе голоса и плохо зная музыку, Луи XIV часто напевал избранные мотивы из опер, в словах которых выражалась похвала ему. В конце концов все вокруг превратились в ничтожество, и любимым выражением короля стало: «Я устал ждать».

Эта неспособность видеть рядом с собой личность побудила Луи XIV сокрушить Фуке, ненавидеть Кольбера и радоваться смерти Лувуа. Ему нужны были такие министры как Шамильяр, Помпонн, Вуазен, то есть просто секретари, такие генералы как Вильруа, Тальяр или Марсен, которым он посылал из Версаля готовые планы сражений, словно бы для того, чтобы иметь притязания на славу в случае победы, в то время как в случае неуспеха вся тяжесть ложилась на них. Конде и Тюренн были люди не для Луи XIV, и поэтому первый умер собственно в немилости, а второй в милости никогда и не бывал. Герцог Орлеанский был в глазах брата виновен в победе над принцем Оранским и взятии Касселя и поэтому не предводительствовал армией с того дня, как доказал, что достоин этого.