Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич

И широкое распространение получило стихийное западничество. Зарубежные модели ложились в проекты реформ, зарубежные стереотипы охватили интеллектуальную сферу, зарубежные мнения воспринимались в качестве неоспоримых истин. Да ведь и бытовые условия преобразовывались зарубежными товарами — так что и сами "демократические ценности" воспринимались порой на примитивном потребительском уровне. Чего греха таить, было в этих настроениях и наивное иждивенчество. Причем базирующееся на чисто русских особенностях мышления. Каждый судит о других по себе, вот и представлялось — дескать, раз мы стали теперь «демократическими», то нам должны бескорыстно, по-братски помогать. Так же, как мы сами помогали странам, которые становились социалистическими — можно сказать, "последнюю рубаху" отдать были готовы.

Впрочем, что касается патриотизма и общенародных ценностей, то наверное, и не могло массовое сознание мгновенно перестроиться из идеологической системы координат, определявшей единство прежней государственной общности, к координатам национально-историческим, которые стали определять эту общность после распада СССР. И в результате даже само понятие «патриотизма» было целиком отдано на откуп коммунистам. Потому что отчасти оно действительно ориентировалось на "советский патриотизм", увязывающий в неразрывное целое силу и величие государства с идеологией и партийным режимом. А отчасти игра на национально-патриотических началах и чувствах была просто перехвачена коммунистами как вакантная идеологическая ниша, которой пренебрегли «демократы». Ну а некий обновленный, именно «российский» патриотизм, мог ли возникнуть сразу, если даже принадлежность к новому государству определилась столь резко, а для многих и случайно — по месту проживания в Москве или Пскове, а не в Киеве или Кутаиси? И в результате вместо рушащейся и разрушаемой «советской» возникала не «российская» а «постсоветская» психология — аморфное эгоцентрическое равнодушие, не выходящее за пределы сферы личного потребления.

Да и вся правительственная политика, все демократические реформы первых постсоветских лет ложились в ту же струю, а «государственное» сплошь и рядом оказывалось в положении пресловутого ребенка, выплескиваемого вместе с грязной водой. Централизация? Долой! Хватит с нас командно-административных методов. Геополитические интересы? А чего мы там забыли? Заводы и фабрики? Срочно приватизировать. Достаточно нам общего и общественного, даешь частное! Армия и ВПК? Да зачем они нужны? Мы же больше не "коммунистические агрессоры", воевать ни с кем не собираемся — значит и на нас никто не полезет. Сепаратизм? Но это право на самоопределение! Вон уже сколько потеряли, так стоит ли еще из-за одного клочка территории беспокоиться? А уж что касается КГБ, тут двух мнений вообще не было, поскольку и сам Ельцин столь мощной организации опасался. Долой "государство в государстве"! Да и действительно, зачем оно? Со шпиономанией коммунистических времен мы тоже покончили — и выходит, КГБ уже совершенно не нужен. Ну а насчет настоящих шпионов и террористов, с которыми он ох как успешно бороться бы мог, то в демократической эйфории об этом вряд ли кто и задумывался. Какие там шпионы, если мы ко всем с открытой душой, и нам скрывать нечего? Какие там террористы, если все у нас «друзья», и мы кому хошь на любые уступки готовы?

И все же надо отдать должное — прагматизм Бориса Николаевича, его опыт руководящей работы, пусть даже и недостаточный на президентском посту, все же позволили ему удержать страну в свистопляске реформ на неком отличном от нуля уровне. Затормозить. Уберечь на грани полного и необратимого развала. Потому что на самом-то деле деструктивные процессы могли пойти и дальше. И здесь мы вольно или невольно подходим к оценке событий октября 1993 г. Рассматривать их с юридической точки зрения, как пытаются это делать многие обозреватели — мол, имел ли право законно избранный президент расстреливать законно избранный парламент, представляется совершенно бессмысленным. Ибо окажется, что в полной неразберихе тогдашнего законодательства все действовали в рамках своих прав. И президент имел право распускать парламент, как и право использовать войска. И парламент имел право не подчиняться президенту, смещать его и даже содержать собственные силовые структуры. Разве что Останкино громил и налеты на мэрию и военные ведомства производил «незаконно». Несостоятельной и крайне упрощенной выглядит и официальная пропагандистская версия, прозвучавшая в те дни — о попытке коммунистического контрпереворота, организованного «красными» реакционерами, хотя позже эта версия утвердилась и в западной литературе поскольку для иностранного обывателя такое объяснение выглядело достаточно простым и понятным.

На самом же деле к периоду августа 1991- октября 1993 гг. больше подходит сравнение с обстановкой в России после Февраля 17-го. Двоевластие, практически вырождающееся в безвластие и анархию. Президентская власть аналог Временного Правительства, хоть и непоследовательно, неуверенно, но все же вынужденная думать о государственных интересах и держаться за них. И Верховный Совет — как аналог Советов. Власть политиков, слепо цепляющихся за догматические пункты собственных программ. Политиков заведомо недовольных, обойденных при дележках государственных портфелей и более теплых, чем у них, мест. Рвущихся к более высоким постам. А стало быть, находящихся в бескомпромиссной оппозиции и заинтересованных в дальнейшей революционизации общества для своих политических игр.

В условиях такого противостояния со стороны президента и правительства могли реализоваться только шаги «разрешающие», углубляющие эту самую абстрактную «демократизацию». И соответственно, ведущие к дальнейшей раскачке государства. Но и эти шаги из популистских соображений тут же объявлялись недостаточными, усугублялись и усиливались в меру возможностей и полномочий оппозиции. А любые меры «запрещающие», направленные на стабилизацию обстановки и укрепление власти, неизменно блокировались как «антидемократичные». О компетентности этих «законодателей» говорит хотя бы история приватизации. Хотя сейчас принято ее «отцом» называть Чубайса, на самом-то деле это неверно. Он и его «команда» лишь реализовывали ее в жизнь, и если кто и воспользовался благоприятными возможностями в личных целях — то сами эти возможности были предоставлены готовенькими, "на блюдечке с голубой каемочкой". А разработали и утвердили методику ваучерной приватизации как раз «мудрые» политики хасбулатовского Верховного Совета. Потому что в их представлении «справедливым» мог быть только такой, шариковский принцип — "все взять и поделить".

Можно навскидку привести и несколько примеров, во что обходилось, а то и до сих пор обходится России «двоевластие» тех лет. Скажем, первый указ о введении чрезвычайного положения в Чечено-Ингушетии Ельцин издал еще в ноябре 91-го. И уж наверное, эту проблему тогда было решить намного проще, чем потом. Но Верховный Совет указ отменил — это было слишком «недемократично». А потом заполыхало в Северной Осетии, Кабарде, из Чечни начался массовый исход русскоязычного населения… Но и эти проблемы оставлялись на «местном» уровне, поскольку любые действия президента и правительства связывались по рукам и ногам. "Парад суверенитетов" дошел до того, что провозгласила о своем образовании "Уральская республика" на территории Свердловской области. На праздничных демонстрациях хорошо подготовившиеся громилы убивали и калечили милиционеров — а власти были бессильны даже найти и покарать виновных, так как это интерпретировалось в качестве нарушения основополагающих демократических свобод — свободы митингов и демонстраций, свободы слова, свободы политических партий…

Уступки в создавшемся противостоянии, вроде отставки Гайдара и т. п., результатов не давали. Конечно, можно спорить о соотношении пользы и вреда, которые принес стране Гайдар, но в данном случае речь идет о другом попытки компромиссов оказывались бесполезными в принципе. Так же, как в разгуле двоевластия 1917 г. любые уступки Временного Правительства не вели к примирению, а воспринимались лишь как "поражения противника" и вдохновляли Советы на усиление натиска, то же самое происходило и в 1991-93 гг. И если уж строго разобраться, то реальной альтернативы разгону, а если понадобится — и разгрому такого парламента в сложившейся ситуации не существовало вообще.