Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин

живем в той же стране, здесь те же вожди, здесь тот же народ, здесь те же принципиальные словесные формулы, обозначающие нас и их, нашу политику и их вражеские устремления и т. д. Картинка мира вам уже в этом смысле понятна. В конце 1950-х — в 1960-е годы люди смотрели телевизор совершенно по-другому. С одной стороны, это было такое же зрелище, как цирк приехал: как такое может быть — вот этот ящичек, а в нем это все происходит? Это же было не у всех, а, например, в одной семье в коммунальной квартире. Стучали: можно посмотреть новости? И садились смотреть. Это были краткие минуты единения коммунальной квартиры, потому что место, где умывались, место, где, извините, справляли естественные надобности, место, где готовили пищу и мыли детей, — это были, естественно, места раздора. А вот этот краткий момент новостей по одной программе телевидения был кратким моментом единения народа вокруг диковинного технического зрелища. Плюс это было знамение эпохи, на знаменах которой были написаны слова «НТР», «техническая интеллигенция». Это была совершенно другая риторика, другое устройство социума, другая аудитория и другие средства массовой информации. Нынешняя власть, власть 2000-х и 2010-х годов, не просто порождение средств массовой коммуникации — это некоторая единая конструкция, которая использует телевизацию уже очень серьезную, многопрограммную, технически обеспеченную, с многоступенчатой структурой телевизионного дня. Вы знаете ведь, что самые популярные издания в России на сегодняшний день — это журналы и газеты с расписанием телепрограммы и с аннотацией программ телевидения на неделю. Никакие другие журналы даже близко не могут стоять по тиражам к журналам, которые несут информацию о том, как устроен телевизионный день и кто эти люди, которых мы видим по телевизору. Не политики, конечно, только звезды. В журнале «7 дней» вы никогда не увидите, как живет Путин, или Медведев, или Собянин.

А как живет Жириновский, можно узнать.

Жириновский — да. В этом смысле Жириновский, может быть, еще более поразительный герой эпохи, нежели те первые лица, которых мы упоминали. Ведь что создал Жириновский? В чем, на мой взгляд, состоит феномен Жириновского? Не политический, а именно социокультурный? Он показал, что это представление, у этого представления есть свои мастера и он мастер этого представления. Ничего другого — никакой серьезной политики, никакой серьезной политической силы — за ним нет. Но оказывается, как для определенного типа пения стало достаточно отваги выйти на первый план, раскрыть рот и начать издавать какие-то звуки под раздающуюся музыку, но в соответствующих костюмах, с освещением, с подплясывающими, подтанцовывающими и подыгрывающими молодыми людьми или девицами, точно так же героем и символом этой эпохи стал Жириновский. Это пародия на власть, но это настоящая, серьезная пародия, которая не вызывает смеха, а просто показывает, что то, с чем мы имеем дело, сделано, сконструировано. Конечно, ни один из первых лиц не скажет таких вещей, а Жириновский говорит и показывает всем своим поведением, что, ребята, это все, вообще говоря, спектакль, и я вам сейчас покажу, сейчас я обострю ситуацию: бах, стакан с апельсиновым соком в лицо собеседнику, нецензурное слово, женщину по лицу, что-нибудь сказать про Кавказ, Украину, выпадающее за рамки поведения любого здравого политика, которому во сне такое не может присниться. Кто-то из журналистов написал, что Жириновскому все можно. Так ему поэтому все и можно: он обозначил принципиальный характер этой власти — во-первых, сделанный, и во-вторых, ей все можно, потому что она ни за что не отвечает. И он стал символом и выражением этого, как всегда, пародийным, фарсовым, если хотите, — это уже не трагедия, это следующее действие, это исторический фарс. В этом значение Жириновского. Поэтому он и обозначил то, что мы имеем дело не просто с властью, а с некоторыми публичными фигурами власти или даже с заготовками на такие публичные фигуры. Я не знаю, вы уже, наверное, по возрасту не застали этих развлечений южных пляжей: там стояли большие картонные, фанерные щиты, расписанные красотами юга. Среди этих красот юга размещались соответствующие женские и мужские персонажи, тоже изображенные в соответствующей манере, а вместо лица было вырезано пустое место. И ваше дело было зайти с задней стороны, засунуть туда лицо, вас фотографировали, и у вас получалось свидетельство того, что вы были на юге. Вот этот трафарет Жириновский и обозначил, показал, как это делается, указал тем самым, что очень важно, на принципиальный характер этой власти, на то, что в каком-то смысле эта власть — произвол, самоназначающаяся власть, власть самоназначенцев и самозванцев. С другой стороны, эта власть ни перед кем не ответственна, и с третьей стороны, эта власть не просто связана с системой массовой коммуникации, а, собственно, и существует только в системах массовой коммуникации. Если использовать не нашу, а, скорее, французскую терминологию, это виртуальная власть, фантомы, символические конструкции, которые население и видит.

Как вы считаете, все-таки почему этой власти все можно, если это действительно так? Вы несколько раз подчеркнули в сегодняшнем интервью, что вы считаете, что никакой «ответственности она не несет», но обладает «произволом и безграничной властью». Почему ей «можно все»? Оттого что за ее спиной стоит большинство? Если размыслить, задуматься хоть на секунду, Путин без большинства совсем не Путин. Точно так же, как Медведев мог видеться лидером только с путинским большинством. Его президентский статус был двусмысленным еще и потому, что не возникло медведевского большинства. Почему в путинской системе за лидером должно стоять не менее как большинство?

Во-первых, уточню: это не столько лидер большинства, сколько лидер от лица большинства. И второе, это важная часть конструкции, это нужно, сейчас немного скажу подробнее, почему нужно и как это делается, что это значит. Еще один момент, который мне кажется очень важным, мы тоже про него сегодня говорили: я-то думаю, что у власти нет оппозиции, у нее нет той силы, с которой она должна была бы соревноваться.

Но «подавляющее большинство» — вы же говорили о критических точках? — впервые возникает как манипулятивный инструмент в 2011 году как реакция на Болотную. Впервые оно уже не риторически, а манипулятивно используется, видимо, в последнем президентском интервью Медведева, когда он убежденно увещевает: в России присутствуют все свободы; посмотрите на выходящих на Болотную, задайте вопрос каждому из них, я уверен, подавляющее большинство их скажет: я свободен. То есть «подавляющее большинство» болотников для него — элемент всенародного большинства, якобы уже обладающего всем спектром свобод. А дальше эта схема уже начинает массированно раскручиваться, как новая политическая снедь, в предвыборной программе