Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин

идеологических обломков, символов того или иного целого, относящихся к разным временам, применявшихся раньше разными группами в разных ситуациях. Так обстоит дело и на Первом, и на Втором, и на Четвертом канале. Собственно, никакой другой идеологии и символики, кроме «большинства» или «нас всех», на более-менее массовых каналах сегодня и нет. Так что можно написать историю трансформации этой формулы и становления некоторого нового большинства уже в 2000-е годы — путинского большинства (или даже, как предлагает Кирилл Рогов, «сверхбольшинства»). Я думаю, к началу 2010-х годов в этом смысле потенциал подобной формулы, всей данной конструкции был исчерпан. События 2011 и 2012 годов вывели этот факт на поверхность, хотя, в принципе, трещины были видны достаточно хорошо и до этого. Почему власти и понадобились экстренные действия для восстановления этого образа единства власти с народом, большинство которого стоит на единой точке зрения, и эта точка зрения наша, национальная, российская, а ей противостоят всякие другие, нехорошие, например грузинская. Соответственно, «маленькая» трехдневная война в этом смысле была пиком единства, никогда за путинское время ни до, ни после не достигался такой уровень поддержки и одобрения государственной политики и, в частности, действий первого лица, как было во время и сразу после этой «победоносной» маленькой войны. Левада приводил другой пример: даже когда поддержка президента, и Ельцина, и Путина, была достаточно высокой, она все-таки, как правило, держалась в рамках 40 % населения. До 60 % доходила один-два раза в исключительных случаях, на начальных фазах их деятельности. А в случае маленькой кавказской войны около 80 % населения сочли, что это было правильно, что они поддерживают эту политику и Путин поступил совершенно верно.

Но все-таки небольшая грузинская война относилась не к деятельности Путина.

Да, и это во многом сделало Медведева политиком, до этого он как политик слабо воспринимался.

Мы же понимаем, что и большинство населения это прекрасно видело. В отличие от политологов, политпиаровцев, политтехнологов, которые постоянно разбирались, а вот этот шаг означает самостоятельность Медведева или за ним стоит кукловод, а это уже реформы или это еще попытка показать, что я сам умею ходить, а до реформ еще далеко… Населению же было понятно, что главный человек — все равно Путин. И все эти игры нанайских мальчиков население убеждали достаточно слабо. Поэтому мне кажется, что здесь гораздо важнее не просто преемственность политики, а ограниченность средств, которые употребляются, и грубость для восстановления фикции народного единства. У нас же не было фактически после Второй мировой войны ни единого десятилетия, когда Советский Союз, а потом Россия не применяли бы средств вооруженного насилия для восстановления своего престижа и в какой-то мере единства мнения народа и мнения власти.

Когда, в частности?

— 1956-й — Венгрия, 1968-й — Чехословакия, 1979-й и далее — Афганистан, 1993-й — Чечня, 1999-й — Чечня, 2000-е — маленькая кавказская война.

Иначе, вы считаете, что эти события создают представление о единстве нации?

Кроме образа врага и введения чрезвычайного положения (либо его угрозы), других средств у нынешней власти, похоже, нет. Да, еще используется, но все менее эффективно, и понятно, почему все менее эффективно, риторика православного народа, который един. Но дело в том, что мы понимаем характер российского православия: это вещь демонстративная, за которой не стоит никакой идеи ответственности, реального действия — ни милосердия, ни подаяния, ни посещения церкви и ощущения себя единым с теми, кто верит так же, как ты. Ничего этого за признанием себя православным нет: это пустая фикция, которая говорит опять-таки, что мы особые и единые. Больше ничего. Но все-таки здесь возможности мобилизации гораздо ниже, и пояс Богородицы, конечно, собрал несколько миллионов людей в очереди в морозные месяцы, но это все-таки несколько миллионов людей. А добиться единства на уровне 40 %, а тем более 60 % все-таки может только чрезвычайное положение. А чрезвычайное положение — это война. Та или иная. Маленькая, большая, за пределами страны, внутри страны. Других средств у этой власти нет.

А вот рвение позитивного единства Олимпийских игр — бегание с факелом и зажигалкой и так далее, насколько эти средства… эффективны? Почему власть считает, что от пробегов с зажигалкой по городам и весям усилится единство? Или, например, от единого учебника истории?

Я бы, конечно, видел связь между этими начинаниями. С одной стороны, единый учебник истории, с другой стороны, значения не только Олимпийских игр, но любых международных состязаний, где, как известно, состязаются не спортсмены, состязаются системы. По-прежнему. Несмотря на то что и Советского Союза нет, и советской идеологии как будто бы нет, но мы понимаем, что для зрителя и для власти идет состязание систем. А ближайшее состязание систем наступит меньше чем через сто дней, и это будет очень сильное в этом смысле состязание, на него очень много чего возложено. Если хотите, давайте назовем это ритуалами и демонстрацией власти в целях создания иллюзии или картины, можете любое слово выбирать, единства власти и народа, единства власти и населения, единства власти, вождей и избирателей. Поскольку власть использует популистскую риторику и опирается на патерналистские ожидания большинства, то, в принципе, для нее такого рода ритуалы, такого рода символика, оживление этой символики — вещь не просто важная, а первостепенная. По крайней мере, в сфере публичного поведения. Чем они там занимаются у себя за кулисами — это дело другое, но на сцене они занимаются этим. И по правилам, которые в свое время были замечательно описаны Ольгой Михайловной Фрейденберг, как строится такого рода система? Она строится на системе бесконечных повторений. В этом смысле одно и то же одновременно должно происходить в сфере культуры, в спорте, в политике, на экранах телевизоров. Здесь важен сам механизм множественных зеркал, постоянного повторения этой конструкции на разных уровнях, разными символическими средствами, на отчасти разную, но довольно сходную по установкам, ожиданиям аудиторию, будь это аудитория в Кремлевском дворце съездов или перед экранами Пер-вого канала, или болельщики на стадионе и т. д. Так создается иллюзия целого — и вместе с тем образ закрытого мира, потому он и «особый», «исключительный», из всех правил и сравнений исключенный и всех других исключающий.

Кстати, проблематику, связанную с демонстрацией образов власти в публичной сфере, имея в виду сферу телевизионно-концертную и театральную, с одной стороны, и спортивную, с другой стороны, Левада тоже не один раз описывал еще в старых, давних соображениях об игровых компонентах в системе социального действия и в более новые времена в статьях о роли символов в общественном мнении и в политической сфере.