Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

В Эрмитаже демонстрируется автограф Николая, датированный 17-м марта 1808 года и содержащий следующие несколько строк:

«Царь Иван Васильевич IV был суров и вспыльчив, что дало повод назвать его Грозным. Вместе с этим он был справедливым, храбрым, щедрым в наградах и, особенно, способствовал счастью и развитию страны.

Молодому царевичу было 12 лет, когда он высказал это мнение об Иване IV.

В течение первых двух недель моего пребывания в Москве великолепная четверка Нарышкина была сильно загружена, что делать!

Я посетил Царицыно, развалины одного дворца, который никогда не был достроен, и в который Екатерина отказалась ступить ногой, потому что, как сказала она, вытянутый корпус с 6-ю башнями по бокам имеет вид могилы между 6-ю свечами. Я посетил Коломенское, деревенский дворец, что хранит память о ранней поре детства Петра; увидел башню соколов и кречетов, на растерзание которым он шел отдать себя, и четыре дуба, под которые он приходил заниматься со своим учителем-дьяконом Зотовым. Посетил Измайлово, где он нашел этот маленький баркас, благодаря которому получил первые уроки навигации под руководством учителя Брандта. Побывал на Воробьевой горе, откуда открывается панорама Москвы. Посмотрел монастыри, церкви, музеи, кладбища, и каждый камень, каждый исторический крест получил от меня воздаяние должного или молитву. Наконец, когда московские археологи опрошены, и ничего не осталось для осмотра, решился ехать к полю знаменитой битвы, обозначенной разными названиями в Европе: Бородино, Москва-река.

Спасибо Нарышкину, распространил заботу и на то время, когда нас не будет рядом с ним. Он велел приготовить для поездки отличный экипаж и дал своего доверенного человека Дидье Деланжа, нашего компатриота, довольно хорошо говорящего по-русски, чтобы служить переводчиком, и способного с помощью подорожной оградить нас от всех напастей на почтовых станциях.

 Мы условились, по возвращении в Москву, уже всем вместе поехать осмотреть монастырь Троицы [Свято-Троицкую Сергиеву Лавру], а из Троицы добраться до земельного владения Нарышкина под названием Елпатьево, где 25 августа открыть охоту. Затем я продолжил бы путь в Астрахань через Нижний Новгород, Казань и Саратов.

Мы отправились [в Бородино] 7 августа.

Выезжая из Москвы, пересекли большое Ходынское поле, которое служит лошадиным бегам и парадам, и оказались в пригороде ― Дорогомилове. Здесь Наполеон остановился, прежде чем отправиться устраиваться в Кремле, нашел временный приют в большом постоялом дворе, что находится справа, при въезде, и который, выезжая, мы обнаружили, следовательно, слева. Это сюда, видя город оставленным губернатором, брошенным на разграбление, и не зная, что он обречен на сожжение, пришли несколько московских горожан и купцов, воззвать к милосердию победителя. Генерал Гурго проводил их к Наполеону.

Так как этот постоялый двор построен из камня и на окраине пригорода, он сохранился после пожара, и его показывают иностранцам, как место остановки Наполеона.

Направо от дороги, перед Поклонной горой ― названной так, потому что с ее вершины паломникам открывается вид на Москву, святой город, и они кланяются ему ― стоит изба, где генерал Кутузов держал военный совет, на котором решили оставить Москву. На Поклонной горе остановилась вся французская армия, водрузила киверы на штыки, меховые гусарские шапки ― на сабли и скандировала:

― Moscou! Moscou! ― Москва! Москва!

Под крики Наполеон выдвинулся галопом вперед и как простой паломник приветствовал святой город.

В самом деле, с этой высоты и с этого расстояния Москва являет чудесный вид: сказать бы, город, но вернее ― восточную провинцию.

Это было 14 сентября 1812 года.

«14 сентября, ― говорит русский историк нашей кампании 1812 года месье де Бутурлин, ― день вечного траура для сердец воистину русских, армия свернула лагерь в Фили в три часа утра и прошла через Дорогомиловскую заставу в город, который она пересекла по наиболее вытянутому поперечнику.  Москва представляла вид самый скорбный; марш русской армии имел скорее вид похоронной процессии, чем военного марша; офицеры и солдаты плакали от бешенства и безысходности».

Мы тоже остановились на Поклонной горе; только обратили будущее лицом к прошлому, несущее траур великого разгрома, тогда как армия и Наполеон шли к нему из прошлого, полные радости, надежды и спеси. Затем возобновили путь и проехали вскоре деревню Veslaina [?], которая принадлежала Борису Годунову; церковь и ее странная башенка построены по его чертежам. Проехали Нару с ее небольшим озером, дарованную Алексеем Михайловичем в 1654 году звенигородскому монастырю св. Саввы. Столбы, увенчанные орлами, указывают, что она принадлежит короне. После ― Кубинскую; отара овец входила туда одна, без пастухов; она принадлежала всей деревне, и каждый баран сам отыскивал свою овчарню. Такое же поведение стада коров я наблюдал в Москве; это вынудило меня сказать, что Москва не город, а большая деревня. Вы можете представить себе самостоятельное стадо коров, возвращающееся в Лондон или Париж?

Вечером мы были в Можайске. Там нас заставили три часа ждать лошадей. Это дало нам возможность подняться на возвышенность, где ― руины старого кремля, и войти в церковь св. Николая-чудотворца. Святой представлен держащим храм в одной руке и меч в другой.

Проходя через Можайск, Наполеон приказал пощадить церковь. Он остановился на следующий день после битвы на Москве-реке в маленькой деревне, в полулье от Можайска, и 9-го утром ему потребовалась довольно жаркая битва, чтобы взять город. Когда император туда вошел, улицы еще были завалены мертвыми и ранеными русскими.

«Их товарищи, ― говорит Ларри в «Воспоминаниях», ― бросили своих без какой-либо помощи. Трупы несчастных лежали среди живых».

Весьма удивительно видеть Ларри поражающимся этому зрелищу, которое должно было часто представать его взору.

Император остается в Можайске с 9-го по 12-е. Он облюбовал под жилье или, скорее, каптенармусы-писари выбрали для него большой недостроенный дом без дверей, но с закрытыми окнами. Туда привозят несколько печей, так как ночи уже холодные. Император занимает весь второй этаж.

Это большой белый дом на площади, к которому с двух сторон ведут ступени. Наполеон желает возобновить там кабинетные работы, прерванные пять дней назад, но три последние ночи привели его к такой потере голоса, что он не может говорить. Он вынужден писать; семь секретарей, в том числе граф Дарю, принц Нешательский, Маннваль и Фен, пытаются дешифровать его недешифруемый почерк. Это там он составляет бюллетень битвы, пишет императрице и создает циркуляр епископам, чтобы всей империей пели Te Deum ― «Тебе, Господи». То, что особенно удерживает Наполеона в Можайске, так это страх остаться без боеприпасов. С одной нашей стороны сделана 91 тысяча пушечных выстрелов. Лишь заверенный докладом генерала Ла Рибуассьера, что 800 артиллерийских повозок только что прибыли из Смоленска, император покидает Можайск.