Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

Помпей слушал со скучающим видом, на лице Цезаря было раздражающее выражение, словно все происходящее его развлекает.

— Мне все равно, — сказал Помпей. — Я внес предложение из наилучших побуждений. Если Сенат Рима должен сохранить свое традиционное право распределять провинции губернаторам, тогда ему лучше сделать это. Вы можете игнорировать меня, почтенные отцы. Как вам угодно! Но если вы это сделаете, Публий Ватиний решит проблему на Плебейском собрании и плебс отдаст Галлию Гаю Цезарю. Я лишь утверждаю, что лучше сделать это вам, чем предоставить решение плебсу. Если вы назначите Гая Цезаря в Галлию, тогда контроль за ситуацией останется за вами. Вы можете возобновлять его назначение в первый день каждого нового года — или нет, как захотите. Но если вопрос о назначении Цезаря решится плебсом, Гай Цезарь будет управлять Дальней Галлией пять лет. Вы этого хотите? Каждый раз, когда плебс проводит закон в той сфере, которая раньше была прерогативой Сената, — всякий раз он чуть-чуть откусывает от власти Сената. Мне-то все равно! Вам решать!

Это была лучшая речь Помпея, простая, нелакированная, что послужило только на пользу. Палата подумала над тем, что он сказал, оценила правоту его слов и проголосовала за то, чтобы дать старшему консулу провинцию Галлия на один год, считая с первого дня следующего года. Возможность продления срока будет решать Сенат.

— Вы глупцы! — визжал Катон после голосования. — Полные глупцы! Несколько мгновений назад у него было три легиона, а теперь вы вручили ему четыре! Четыре легиона, три из которых — ветераны! И что этот негодяй Цезарь будет делать с ними? Использует их, чтобы успокоить свои провинции? Нет! Он двинется с ними на Италию, на Рим, чтобы сделаться царем Рима!

Речь его не была неожиданной. Для Катона она была даже не особенно язвительной. Никто из присутствующих, даже среди «хороших людей», не поверил ему.

Но Цезарь не стерпел. Огромное напряжение, в котором он жил в течение последних месяцев, отпустило его, потому что теперь он получил то, что хотел.

Цезарь поднялся — лицо суровое, ноздри раздулись, глаза сверкают.

— Можешь вопить, сколько угодно, Катон! — прогремел он. — Можешь вопить, пока небеса не упадут и Рим не исчезнет под водами! Да, все вы можете визжать, блеять, орать, скулить, рычать, критиковать, придираться, жаловаться! Но мне все равно! Я получил, что хотел! Я вырвал это у вас! А теперь сидите и молчите, все вы, жалкие людишки! И если вы вынудите меня, я использую то, что получил, и разобью вам башки!

Они сели и заткнулись, еле сдерживаясь.

То ли протест Цезаря против того, что он считал несправедливым, послужил тому причиной, то ли очень уж много накопилось оскорблений, включая брак дочери Цезаря, но с того самого дня популярность старшего консула и его союзников стала убывать. Общественное мнение насчет Бибула, смотрящего в небеса, оставалось достаточно негативным и дало Цезарю возможность получить две Галлии. Но после выходки Цезаря оно переменилось, и римское общество начало лебезить перед Катоном и Бибулом. Те быстро воспользовались преимуществом.

Им удалось купить молодого Куриона, которого освободили от обещания, данного Клодию. Он жаждал сделать жизнь Цезаря невыносимой. При каждой возможности он появлялся на ростре или на платформе у храма Кастора, немилосердно высмеивая Цезаря и его подозрительное прошлое, причем самым потешным образом. Бибул тоже присоединился к драке, вывешивая анекдоты, эпиграммы, заметки и указы на доску объявлений Цезаря на Нижнем Форуме.

Тем не менее законы прошли: второй акт о земле, различные акты, которые вместе составили leges Vatinae, дающие Цезарю его провинции, и еще многие другие незаметные, но полезные меры, которые Цезарь пытался осуществить уже несколько лет. Царь Птолемей XI, прозванный Авлетом, был утвержден царем Египта и стал другом и союзником римского народа. Четыре тысячи талантов остались в банке Бальба в Гадесе, Помпей и Красc получили каждый по тысяче, и Бальб вместе с Титом Лабиеном поспешил на север, в Италийскую Галлию, чтобы начать работу. Бальб будет поставлять вооружение и обмундирование (где возможно, от лица Луция Пизона и Марка Красса), а Лабиен начал набирать третий легион для Италийской Галлии.

Настроившись на войну на северо-востоке и в бассейне Данубия, Цезарь относился к Заальпийской Галлии как к помехе. Он не стал отзывать Помптиния, хотя презирал этого человека, предпочитающего разбираться с волнениями по реке Родан с помощью дипломатии. Вождь Ариовист из племени германских свевов был новой силой в Дальней Галлии. Теперь он контролировал все пространство между Леманским (Женевским) озером и берегом реки Рейн, которая отделяла Дальнюю Галлию от Германии. Сначала секваны пригласили Ариовиста на свою территорию с обещанием, что он получит одну треть их земли. Но свевы переходили реку такими массами, что Ариовист вскоре потребовал две трети земли секванов. Беспорядки распространились на племя эдуев, которые уже много лет имели статус друга и союзника римского народа. Затем гельветы, ветвь большого племени тигуринов, стали покидать свои горные цитадели в поисках более легких условий жизни в плодородных равнинах Галлии.

Угроза войны заставила Помптиния организовать более-менее постоянный лагерь недалеко от Леманского озера, где он стал со своим легионом в ожидании событий.

Проницательный Цезарь определил, что Ариовист — ключ к ситуации, поэтому от имени Сената он начал переговоры с представителями германского вождя с целью заключить договор, по которому то, что принадлежало Риму, так за Римом и останется. Ему требовалось сдерживать Ариовиста и успокаивать огромные галльские племена, которых провоцировало вторжение германцев. Делая это, он нарушал договоры, которые Рим уже имел с эдуями. Однако это его ничуть не беспокоило. Важнее было установить статус кво, предоставляющий по возможности наименьшую опасность для Рима.

Результатом явился сенаторский декрет, называющий Ариовиста другом и союзником римского народа. Все это сопровождалось богатыми дарами лично от Цезаря вождю свевов, что также возымело желаемый эффект. Получив подтверждение своего настоящего положения, Ариовист мог вздохнуть с облегчением. Его галльская сторожевая застава — факт, признанный Сенатом Рима.

Провести декрет друга и союзника для египетского царя и германского вождя оказалось для Цезаря нетрудным. Исконно консервативный, всегда настроенный против огромных затрат на войну, Сенат сразу увидел, что подтверждение права Птолемея Авлета на трон означало, что такие люди, как Красc, не смогут прибрать Египет к рукам, а привилегии Ариовиста отменяли угрозу войны в Галлии. Не возникло даже необходимости в речах Помпея.

Среди всей этой убывающей популярности Цезарь приобрел свою третью жену, Кальпурнию, дочь Луция Кальпурния Пизона. Восемнадцатилетняя девушка оказалась именно такой женой, какая требовалась Цезарю в этот период его карьеры. Как и ее отец, она была высокой, смуглой, очень привлекательной — спокойной, с глубоким чувством собственного достоинства, что очень напоминало Цезарю его мать, которая была двоюродной сестрой бабушки Кальпурнии, Рутилии. Умная и начитанная, всегда веселая, нетребовательная, она вошла в жизнь Общественного дома так легко, словно всегда там находилась. Почти ровесница Юлии, Кальпурния стала своего рода компенсацией потери дочери Цезаря. Особенно для самого Цезаря.

Конечно, он обращался с женой очень умно. Один из больших недостатков рассудочно организованных браков, особенно скороспелых, — это реакция мужа на новую жену. Она являлась для супруга совершенной незнакомкой. В тех случаях, когда такая жена была самодостаточным человеком, как Кальпурния, застенчивость и неловкость строили стену между супругами. Понимая ситуацию, Цезарь постепенно разрушал эту стену. Он относился к Кальпурнии так, как относился к Юлии, с той лишь разницей, что Кальпурния была женой, а не дочерью. Он занимался с ней любовью ласково, весело, тактично.

Когда Кальпурния узнала от своего довольного отца, что должна выйти замуж за старшего консула и великого понтифика, она испугалась. Сможет ли она справиться? Но Цезарь был такой внимательный, такой заботливый! Каждый день он дарил ей маленькие подарки, браслет или шарф, пару сережек, какие-нибудь красивые сандалии, которые, как он заметил, блеснули на прилавке на рыночной площади. А однажды, проходя мимо, он бросил что-то ей на колени (ей не следовало знать, что он проделывал такое с женщинами не раз и не два). Это «что-то» зашевелилось и тоненько мяукнуло — о, он преподнес ей котенка! Как он узнал, что она обожает кошек? Как он узнал, что ее мать ненавидит их и не разрешает держать в доме?

Черные глаза Кальпурнии заблестели, она взяла в руки комочек рыжего меха, подняла к лицу и, радостная, взглянула на мужа.