Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

С таким же странным чувством пресыщенной гостьи я заглянула в заведения, которые недавно считала вторым домом — просто, чтобы попить кофе на открытых террасах в силу старой привычки. Встречи с бывшими коллегами по перу тоже прошли спокойно и буднично, без уколов болезненной ностальгии. Я даже и не думала искренне с ними прощаться или рассказывать о том, что уже через две недели буду жить совсем в другом месте, далеко отсюда. Наши разговоры были поверхностны и банальны, как и раньше. Только теперь я это отчетливо понимала.

Мы болтали о погоде и о делах, о продажах моего романа, о том, что скандальная известность — лучшая известность. Меня пригласили на несколько громких мероприятий в грядущем литературном сезоне и я, не моргнув глазом, соврала, что обязательно приду. Я узнавала новые-старые новости об общих знакомых, которые продолжали побрасывать поводы для обсуждений в своем обычном стиле.

Поговаривали, что Мари ушла от мужа к молоденькому поэту и сама начала писать стихи, требуя от бывшего супруга развод и половину его доходов, ибо жить в шалаше даже с милым не представлялось для нее возможным. Клавдия Витольдовна окончательно примирилась со своими новыми соседями-банкирами, обосновавшимися на первом этаже ее исторического дома, и даже затеяла с ними общую просветительскую акцию «Читая — богатей!» Зоран продолжал готовиться к переселению в астрал и в Вальпургиеву ночь провел магический обряд на Лысой горе, отсняв любительское видео и выложив его в интернет в надежде на рост популярности.

Мои бывшие коллеги по вечерам открытого микрофона благополучно пережили временные трудности, и кафе, в котором мы любили собираться, осталось открытым. К их компании, неожиданно почувствовав в себе творческие порывы (видимо, это стало еще одним следствием встречи с ангелом) присоединилась одна из несостоявшихся самоубийц, полюбившая читать со сцены свои творения о жизни и смерти. Как на зло, новоявленной поэтессой оказалась дочь той самой одиозной судьи, из-за которой завсегдатаи литкафе когда-то боялись его закрытия. И отныне им приходилось терпеть эту грозную женщину, не спускавшую глаз с новой компании своего чада, на всех творческих вечерах и капустниках. Похоже, теперь она заняла место Марка, выступая в роли представителя закостенелой системы, с которой каждому уважающему себя творцу полагалось бороться — но негромко, чтобы лишний раз не разозлить и не нарваться на серьезные неприятности.

Все возвращалось на круги своя, все новое перенимало черты еще не успевшего забыться старого. Все было почти по-прежнему, но уже без меня.

Тем более дико на фоне привычной рутины прозвучала еще одна новость — неожиданная и шокирующая. Вадим уезжает из страны. Далеко. Надолго. Возможно, навсегда. Да любой человек, если он не дурак, уехал бы навсегда, получи он подобный шанс. Грин кард, зеленая карта, дающая право на легальную работу, обучение, устройство новой жизни в США — каждый желающий уехать за границу мог об этом только мечтать. А вот Вадим взял и выиграл ее, приняв участие в ежегодной лотерее впервые и едва ли не на спор.

Слухи о его неожиданной удаче поползли еще в мае, но друзья, сообщившие мне известие, были не очень удивлены из-за того, что я ничего не слышала раньше. Сам Вадим не поощрял и не подтверждал эти сплетни, всякий раз пересекая обсуждения резким взглядом или еще более резким словом. Но судачить все равно продолжали, особенно после того, как он все же заявил в своей обычной манере, что теперь «все желающие заниматься хренотой могут вздохнуть свободно», больше он не смутит их своими придирками и хамством. Документы на выезд оформлены, билет на самолет куплен. Его решение «свалить за бугор» окончательно и обжалованию не подлежит.

Местное общество, однако, не спешило радоваться перспективе избавления от главного грубияна и скандалиста. Теперь эта новость обсуждалась с особым возмущением: ну как фортуна может быть так несправедлива? Кто как не Третьяков всегда высмеивал эмигрантов, бегущих в новые страны в надежде на признание и прочие сказочные перспективы, которые казались невозможными здесь? И вот тот самый выигрыш, на который годами надеялись те, кто не желал пробивать лбом каменную стену, что-то ломать и строить здесь, на родине, достается тому, кто пренебрежительно относился к самой этой мысли — возможности начать с нуля в другой стране, среди абсолютно других людей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Третьяков со своим вечным неуместным сарказмом опять посмеялся над всеми, разозлив такой неприличной везучестью даже тех, кто до этого относился к нему нейтрально. Я же была одной из немногих, кто понимал, что за его решением подать документы на участие в лотерее именно прошлой осенью, когда мы резко прервали всякое общение, стояла отнюдь не насмешка, не желание позлить или утереть нос тем, кто не первый год и не всегда успешно пытался выехать из страны.

Вадим действительно хотел покончить со всем старым. Сила его разочарования и усталости, о которой он так часто упоминал во время наших последних встреч, толкнула его на то, чтобы не просто задуматься, а сделать осознанный шаг к решению, которое он всегда исключал для себя. Уехать. Эмигрировать. Бросить все — свою борьбу, свою страну, которую любил слишком неудобной любовью — слепой и яростной, бросить наш с ним город, ставший свидетелем тех смелый мечтаний, половина из которых не сбылась, а половина исполнились так, что лучше бы этого никогда не было.

Как странно и страшно все получалось. Один за другим, по своей воле или против, мы уходили из тех мест, где когда-то были так счастливы — сначала Ярослав, потом я, и теперь — Вадим. Тот, кто был несокрушимым, кто, казалось, никогда не сдастся, у кого хватило бы сил гнуть свою линию и бороться до конца, покидал поле боя если не проигравшим, то отказавшимся от своей борьбы.

То, как быстро невидимая рука стирала наши фигурки с доски жизни, поражало и пугало меня. Внезапно мне захотелось по-настоящему, искренне проститься с Вадимом, ведь именно он был той его частью моего прошлого, которая никогда бы не поблекла даже под влиянием самых сильных разочарований. И я не могла допустить, чтобы наша последняя встреча осталась в его памяти такой, какой она вышла в квартире Марка — горькой, злой, полной несправедливых обвинений. Я не хотела, чтобы последними словами, сказанными моему лучшему другу и наставнику, были: «Уходи, Вадим! Мне больше ничего от тебя не нужно!»

Он должен знать, что был, есть и навсегда останется для меня особенным. И пусть мы больше не увидимся, но пока мы оба будем держать в памяти наше прошлое — оно никогда не умрет. Бывшие друзья-приятели скоро забудут нас, город изменится, эхо наших шагов навсегда умолкнет на знакомых улицах — но мы обязаны помнить друг друга. И наше последнее, честное прощание, без глупых ссор и обидных слов.

Еще несколько дней я прожила в полной растерянности, не замечая ничего вокруг. В мозгу стучала-билась одна только мысль — нам с Вадимом нужно увидеться перед моим и его отъездом, обязательно. Если бы я была уверена, что он не бросит трубку, едва услышит мой голос, то просто бы позвонила и договорилась о встрече в каком-нибудь кафе или ресторанчике. Но я была уверена, что Вадим и слушать меня не захочет после того, как я отказалась от творчества, прилюдно растоптала все то, что так много значило дня него. Человека, который трижды сбежал, спасовал, предал тебя, трудно простить и захотеть выслушать его в четвертый раз. Да я и не думала объясняться. Я просто хотела сказать последнее «До свидания» — но еще не знала, как.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Случай вскоре представился сам собой, да такой, лучше которого невозможно было придумать. Помня о том, что в самом начале августа у Вадима день рождения, я посещала старые места уже с конкретной целью — узнать, будет ли он как-то отмечать эту дату — и вскоре услышала то, что мне было нужно. Вадим, никогда не любивший пышность и официоз, устраивал что-то вроде неформального прощания в той самой «Квартире Йоханнеса», где мы встретились с ним под новый год.

Теперь нам предстояло увидеться так же неожиданно и поговорить в последний раз. Я не очень волновалась из-за того, что не была приглашена — за все время общения с Вадимом я ни разу не видела, чтобы он кого-то специально приглашал. Каждый желающий просто мог позвонить ему в день рождения или перехватить в одном из мест, в которых он так любил бывать. Не требовалось никаких подарков, никакой особой подготовки, никаких пожеланий счастья-здоровья. Вадим всегда превращал этот день в веселые дружеские посиделки, без излишней торжественности и пафоса.