Эта безумная Вселенная - Эрик Рассел

Хоть одно стоящее слово! Лиминг ухватился за него и сказал:

— Побег — единственное, ради чего еще можно жить. Если кто-то из ваших действительно всерьез думает о побеге, мы могли бы взаимно помочь друг другу. Я — опытный пилот и штурман, и это не стоит сбрасывать со счетов.

Ригелианец сразу сник.

— Ни о чем таком мы не думаем.

— Почему?

— Мы уже давно заперты в этих стенах. Разного насмотрелись и на собственном горьком опыте убедились, насколько опасно, когда о побеге знают многие. Враги могут внедрить предателя, или у какого-то самонадеянного дурака не хватит терпения и выдержки.

— Понимаю.

— В неволе вырабатываются свои правила, — продолжал ригелианец. — И вот одно из них: все замыслы и планы побегов касаются исключительно тех, кто их обдумывает, готовит и пытается осуществить. Другим об этом не рассказывают. Все становится известным после, по результатам.

— Значит, я должен рассчитывать только на себя?

— Думаю, что да. Ты так и так изолирован от остальных. Нас в каждой камере по пятьдесят, а тебя держат в одиночке. Кому и как ты поможешь?

— Не волнуйтесь, я прекрасно обойдусь и без вас! — сердито ответил Лиминг.

Теперь настал его черед повернуться и уйти.

На четырнадцатой неделе заточения преподаватель, что называется, вставил ему петарду в зад. Закончив очередной урок, чешуйчатый поджал губы и сурово поглядел на Лиминга.

— Тебе нравится разыгрывать из себя полного идиота. Но со мной этот номер не пройдет. Я давно разгадал твои фокусы. Ты хорошо усвоил наш язык, только не хочешь этого показывать. Я доложу коменданту, что через неделю тебя вполне можно допрашивать.

— Не понимать. Повторить снова, — наморщил лоб Лиминг.

— Ты прекрасно понял все мои слова.

Преподаватель удалился. Следом пришел надзиратель и принес в миске кусок какой-то жесткой гадости. Затем наступило время прогулки.

— Мне пообещали, что на следующей неделе они пропустят меня через свои жернова, — сообщил знакомому ригелианцу Лиминг.

— Только не позволяй им себя запугать, — посоветовал ригелианец. — Им ничего не стоило бы убить тебя, причем уже давно. Но кое-что их удерживает.

— Что именно?

— У Федерации тоже есть пленные, в том числе и из их расы.

— Но Федерация ничего не знает об этой тюремной планете. Чешуйчатым ничего не грозит.

— Будет грозить, и еще как, когда победитель вдруг обнаружит, что обменивает живых пленных на трупы.

— Здесь ты совершенно прав, — согласился Лиминг. — Мне бы сейчас футов девять хорошей веревки, чтобы помахать ею перед носом коменданта.

— А я бы сейчас предпочел большую бутылку вица и хорошую порцию женских ласк, — вздохнул ригелианец.

И снова сирена. И снова усердные (теперь еще более усердные) занятия местным языком, пока позволяет дневной свет. Вечерняя миска тюремного варева. Темнота и четыре звездочки, мигающие сквозь зарешеченное окошко.

Лиминг лежал на скамье. Мыслей было много, но все они напоминали пузыри на воде. Он заставил себя думать упорядоченно. Нет таких тюрем, откуда нельзя сбежать. Имея достаточно сноровки, мозгов и времени, обязательно найдешь оптимальный способ побега. Беглецы гибнут в основном потому, что неправильно выбирают время и место или правильно выбирают что-то одно и ошибаются в другом. Бывает, они полагаются лишь на разум, забывая про силу. Такое свойственно порывистым, нетерпеливым натурам. Случается и наоборот: беглецы уповают лишь на силу мускулов, забывая как следует все продумать. Этим страдают беспечные и излишне самоуверенные.

Он закрыл глаза и стал беспристрастно оценивать свое нынешнее положение. Его держат в одиночке с прочными каменными стенами толщиной не менее четырех футов. Единственное окошко находится почти под самым потолком. Оно совсем узкое и вдобавок закрыто пятью толстыми стальными прутьями. Мало того, надзиратель может в любую секунду открыть глазок в массивной бронированной двери и увидеть, чем занят пленный.

Лиминг рассуждал дальше. У него ведь нет ни пилки, ни отмычки и вообще никаких инструментов. Единственное его имущество — одежда. Если даже он ухитрится, не поднимая особого шума, разломать скамью, что это ему даст? Несколько деревяшек, дюжину шестидюймовых гвоздей и пару стальных болтов? С такими «инструментами» дверь не откроешь и оконные прутья за ночь не перепилишь.

Но даже если допустить, что он выбрался из камеры, — куда теперь? Внизу — залитое ярким светом пространство двора, упирающегося в высокую гладкую стену. Сорок футов — и никаких скоб, никаких выступов и выбоин, чтобы зацепиться рукой или ногой. А ведь еще нужно преодолеть остроконечную верхушку с натянутой проволокой. Стоит задеть или перерезать проволоку, как отовсюду завоют сирены.

Стена окружала тюремные строения со всех сторон. В каждом углу ее правильного восьмиугольника торчала сторожевая вышка с охранниками, пулеметами и прожекторами. Чтобы выбраться наружу, нужно ухитриться перелезть через стену под носом у бдительной охраны, не задев проволоки и оказавшись незамеченным в зареве прожекторов.

Нет, здесь нужны не только воля и решимость. Здесь нужны профессиональные знания, знание обстановки и предельно точный расчет. Побег через стену почти невозможен. Почти. Если бы какой-нибудь пленный сумел выбраться из камеры, имея полсотни футов прочной веревки с крючьями и сообщника, который, в свою очередь, сумел бы проникнуть в тюремную щитовую и в нужный момент отключить электричество, побег через стену вполне удался бы. Но только в полной темноте и при молчащих сиренах.

Только вот где в одиночной камере раздобыть пятьдесят футов веревки с крючком-тройчаткой? И где найти такого сообщника?

Значит, надо отбросить почти несбыточные варианты и сосредоточиться на обдумывании более реалистичных. Лиминг едва ли не в сотый раз начал перебирать в мозгу более реалистичные варианты. К двум часам ночи он перебрал и пересмотрел все, что только приходило ему в голову, в том числе и весьма безумные затеи.

Например, можно оторвать от куртки пластиковую пуговицу и проглотить в расчете, что его отправят в тюремную больницу. Больница тоже находилась внутри восьмиугольника, но вдруг оттуда легче сбежать? Лиминг еще раз оценил этот вариант и отбросил за несостоятельностью. С чего он решил, что его обязательно отправят в больницу? Скорее всего, ему дадут какое-нибудь сильнодействующее слабительное, которое вывернет ему все кишки наизнанку и только добавит страданий.

На рассвете Лиминг подвел итоги своих ночных размышлений. Тридцать, сорок или пятьдесят ригелианцев, действуя тихо и сплоченно, могли бы, скажем, прорыть туннель под двором и стеной и устроить побег. Но у него есть одно и только одно средство: хитрость. Больше ему рассчитывать не на что.

— Можно подумать, что у меня две головы! — простонал Лиминг, жалуясь сумеречному пространству камеры.

Однако через пару минут он вдруг вскочил, взглянул на клочок светлеющего неба и воскликнул:

— Да, так оно и есть! Две головы!

Ко времени прогулки Лиминг решил, что ему необходимо обзавестись какой-нибудь вещицей. Идеально, если бы у него было миниатюрное распятие или хрустальный шарик — это дало бы ему психологическое преимущество. Но чего нет, того нет, будем думать о реальном. Итак, ему нужна некая штучка. По виду, величине и конструкции она может быть любой. Материал, из которого она сделана, тоже не имеет значения. Для его замысла сгодится все. Еще лучше, если штучка будет изготовлена не из лоскутков его одежды и не из скамеечных щепок. Предпочтительнее сделать ее из чего-то такого, чего в камере нет и быть никак не может.

Вряд ли здесь ему помогут ригелианцы. По шесть часов в день они гнули спину в тюремных мастерских. После допроса, когда чешуйчатые решат, на что он годен, такая же участь ждет и его. Ригелианцы шили военную форму и обувь, делали ремни и кое-какие мелкие детали и электронные компоненты для военной техники. Им был ненавистен труд на врага, но от этой работы зависело их существование. Отказывающихся работать не били и не принуждали насильно. Их просто переставали кормить.

Из разговоров с ригелианцами Лиминг узнал, что шанс вынести из мастерских нож, зубило, молоток или пилку почти равен нулю. В конце смены пленных выстраивали и заставляли стоять до тех пор, пока охранники не проверят каждый станок и не уберут все инструменты, пересчитав их количество.

Первые пятнадцать минут прогулочного времени Лиминг тщательно обшаривал глазами тюремный двор — не найдется ли под ногами чего-нибудь годного для его замысла. Он был похож на маленького мальчишку, сосредоточенно ищущего оброненную монету. Единственной находкой Лиминга стали две четырехдюймовые квадратные палочки. Толщина их была не более дюйма. Лиминг торопливо сунул палочки в карман, даже отдаленно не представляя, на что их употребить.