Лавина (сборник) - Виктория Токарева

Федя конфисковал духи и пошел из дома Гусаковых. В дверях он обернулся и сказал Изабелле с беззлобной укоризной:

— Старуха уже, а врешь как сивый мерин.

— До свидания, — великодушно попрощался Никитин.

Они вышли и закрыли за собой дверь.

Гусаковы стояли некоторое время в растерянности и просто не знали, как себя вести.

— Так… — проговорил Гусаков. — Что ты на это скажешь?

— Все нормально, — спокойно проговорила Изабелла.

— Что именно ты считаешь нормальным? — не понял Гусаков.

— Никогда не надо делать добрые дела. Еще ни одно доброе дело не осталось безнаказанным.

Друзья вышли из подъезда и решительно зашагали к дому напротив.

— Жлоб он и есть, — подтвердил Федя свои предположения.

— Ничего, завтра я с ним поговорю, — пообещал Никитин и вдруг на ровном месте всем телом грохнулся в лужу. И в это же самое время испуганно завизжала маленькая косматая собачонка. Дело в том, что Никитин запутался в поводке, невидимом в глубоких сумерках.

— Смотреть надо, — строго сказал хозяин, обидевшись за собаку. — Пойдем, Джек!

Джек затрусил за хозяином, потом оглянулся.

— Мяу, — сказал Никитин Джеку.

Джек ничего не понял и с удивлением посмотрел на своего хозяина.

Хозяин недоуменно пожал плечами.

Никитин поднялся и провел рукой по рубашке, пытаясь стереть грязь.

— Упал… — растерянно сказал он. — А как же я теперь пойду?

— Замыть надо, — посоветовал Федя. — Пойдем к Витьку! Он тут рядом в котельной работает.

Наташа стояла и смотрела в окно напротив. Окно было темным. Наташе казалось, будто в ней самой тоже выключили свет.

Сосед напротив не пришел, как она полагала, потому что отвлекся на более высокую идею и забыл про такое незначительное событие, как Наташа.

Сосед напротив, как ей казалось, был молодой Циолковский или молодой Ломоносов, только без парика с косичкой и тощий. Он, наверное, изобрел ракету или готовил открытие, которое со временем должно было перевернуть все человеческие возможности. Но это со временем. А сейчас он был молод, жил в однокомнатной квартире, пил по утрам молоко из пакета, а по вечерам сидел, подпершись, и смотрел на звезды.

Все знакомые молодые люди, которых она встречала, и знакомые ее знакомых были направлены на какие-то разовые радости. Они пили водку, незамысловато веселились и, казалось, не думали о том, что будет завтра и послезавтра. Их жизнь не была освещена перспективой дела, перспективой любви. День прошел — и ладно.

Наташа этого не понимала. Она постоянно к чему-то готовилась: то к вступительным экзаменам, то к выпускным. Сейчас она готовилась к конкурсу, и от этого зависела вся ее будущая жизнь. Во всяком случае, половина ее будущей жизни. А другая половина зависела не от нее, и это было очень тревожно.

Наташа подошла к телефону. Набрала «100». Равнодушный женский голос проговорил: «Двенадцать часов. Ровно». Этот голос был совершенно равнодушен ко второй половине Наташиной жизни.

Она вздохнула, подошла к дивану и сняла с него поролоновые подушки. И в этот момент раздался долгий, торжествующий звонок в дверь.

Наташа вздрогнула. Торопливо поставила подушки на место и побежала в прихожую.

Отворила дверь.

Перед ней стояли трое: Никитин, Федя и Витек, друг Феди из котельной.

— Ребята! А вот это и есть Наташа, — громко представил Никитин.

— Очень приятно. Витек. — Друг Феди степенно протянул руку.

Надо отметить, что Витьку было лет под шесть-десят.

— Федя, — познакомился Федя.

— Пошли, ребята! — пригласил Никитин и первым пошел в квартиру. — Наташа! А где тут у нас кухня?

Наташа стояла в прихожей и с недоумением оглядывала пришельцев.

Никитин сам набрел на кухню, подошел к раковине, открутил кран. Потом подставил под кран «Клема», налил туда воды. Закрыл крышку. Отнес Наташе.

— Это вам! — галантно преподнес Никитин. — Подарок из Франции.

Наташа растерянно взяла подношение.

— Проходите, — пригласил ее Федя.

Наташа прошла в свою комнату.

Мужчины уселись за стол. Федя поставил бутылку и кильки. Витек вытащил нож и стал открывать консервы.

— Наташенька, рюмочки, пожалуйста! — семейным голосом попросил Никитин.

Наташа стала доставать из серванта хрусталь.

— Маленькие, — недовольно заметил Федя. — Чашки давай.

Наташа поставила на стол рюмки и чашки.

— Садись! — велел ей Никитин.

Наташа присела на краешек стула.

— Ты любишь кильки? — спросил Никитин.

Наташа неуверенно кивнула.

— Видишь? — Никитин обернулся к Феде. — А ты говорил «икра… брильянты…». Друзья! — Он поднял чашку. — Я хочу выпить за Наташу! Этот человек никогда не будет прятать от меня моих детей и воротить нос от моих друзей!

Мужчины дружно выпили.

— Разлилось! — с удовольствием отметил Фе-дя. — Наташ, сыграй что-нибудь!

— Вот эту… — предложил Витек и сам запел: — «Все друзья смеются надо мною, разлучить хотят меня с тобою, ради счастья своего возле дома твоего целый день, родная, ошиваюсь…»

— Люблю музыку! — растрогался Федя. — Сыграй, Наташка! Сыграй!

— Протестую! — заявил Никитин. — Наташенька! Не подходи к арфе! Я тебя к ней ревную! Я ее разобью! Выкину в окно! Лучше вы, ребята, спойте, а мы потанцуем.

Федя и Витек глубоко вздохнули и закричали песню, трогавшую их души:

— «Для тебя теперь пойду учиться, стану я районным фельшерицем, будь же ты уверена в искренней любви моей, жизнь моя заглублена тобою…»

Никитин поднялся и галантно склонился перед Наташей:

— Разрешите…

Светило солнышко. За окном пели птички. Чуть колыхались под легким ветерком тюлевые занавески.

Никитин открыл глаза. Увидел и солнышко, и занавески, и голую ступню перед собой. Сбоку к щиколотке был привязан номерок. Это была его собственная нога.

Никитин сел. Потряс головой. Увидел против себя еще одну ногу с номером. Она принадлежала Феде. Кроме них, в комнате было еще человек двенадцать, и все с номерками.

— Где я? — тихо спросил Никитин.

— В санатории, — хмуро отозвался Федя, с неодобрением глядя на Никитина.

— В каком санатории?

— В вытрезвителе. Слепой, что ли…

Федя был явно чем-то недоволен. Никитин узнавал его с трудом. Он почти не запомнил Федю и сейчас воспринимал его как незнакомого человека. И было непонятно, почему этот незнакомец так невежлив.

— А зачем? — спросил Никитин.

— А затем! — огрызнулся Федя. — На фига ты арфу в окно выкидывал! Это ж тебе не балалайка! Она десять тыщ стоит!

— Кто выкидывал? Я?

— А кто ж? Я, что ли… Теперь мне на работу напишут. Общественность прорабатывать будет. Имя трепать! Не умеешь пить, так не пей! От! Не люблю я таких людей! Не уважаю!

Прошел год.

У Никитина с Наташей родился мальчик, и в этой связи к ним приехала жить теща.

Никитины обменяли две свои однокомнатные квартиры на одну трехкомнатную и поселились в Наташином доме, двумя этажами выше.

Арфу починили, но играть было некогда. Ее разобрали и сунули на антресоли.

Мальчик рос кудрявым и толстеньким, как амурчик. Теща оказалась тихая и услужливая.

Никитина повысили, он получил место Кошелева, и вокруг него даже образовались свои подхалимы. Все складывалось замечательно — куда лучше. С прежним не сравнишь. Но время от времени, когда все ложились спать, Никитин выходил на кухню и оттуда глядел на свое окно. В его прежнюю квартиру переселился фотограф-любитель. Все стены были завешаны фотографиями, а на полу сохли свежие снимки. Некуда ногу поставить. Возле окна на столе стоял увеличитель, в нем горел красный свет.

Никитин садился на табуретку, клал руки на подоконник, голову на руки и подолгу не отрываясь смотрел на теплый красный огонек, который мигал, как маленький маяк в ночи.

Входила Наташа и спрашивала:

— Ты чего?

Никитин вздрагивал и отвечал:

— Ничего. Просто так.

И в самом деле: ничего. Просто так.

Шла собака по роялю

— Сидоров!

— Я?

— Ты, кто же еще?

Сидоров медленно поднялся, на его лице остановилось недоумение и недоверчивое выражение.

— Иди к доске, — пригласил Евгений.

— Зачем?

— Отвечать урок.

— Так вы же меня вчера вызывали, поставили «удовлетворительно»…

Сидоров произнес не «посредственно», а «удовлетворительно». Видимо, к своей тройке он относился с большой преданностью и уважением.

— Ну и что же, что вызывал, — строго сказал Евгений. — Меня и сегодня интересуют твои знания.

— А что здесь, кроме меня, никого больше нет, что ли?

— Поторгуйся еще…

Сидоров отделился от своей парты и пошел к доске, сильно сутулясь и кренясь на одну сторону.