«Бог, король и дамы!» - Юлия Белова

— Государь, — господин де Баиф поднялся с места и граф де Лош обреченно вздохнул — теперь еще и стихи. — Этот сонет родился в моей душе в тот миг, когда мне посчастливилось лицезреть труп адмирала на Монфоконе. Вернувшись домой, я записал экспромт, и теперь счастлив прочесть его перед вашим величеством. Итак, «Эпитафия (гугенотам, убитым в Варфоломеевскую ночь)», — нараспев провозгласил Баиф.

Жорж-Мишель стиснул подлокотники кресла. Говорить такое здесь и сейчас, при Наваррском! Оскорблять короля, пусть даже он сто раз в плену…

Граф де Лош оглянулся на Карла, на Генриха, бросил взгляд на усмехавшегося Гиза и улыбавшегося Бюсси. Принялся изучать висевшую прямо перед ним шпалеру.

О тела, в коих пыл клокотал прихотливый,Вы, былая гроза земнородных князей,Вы, кто с небом боролся в гордыне своей,Вероломны, круты, горячи, нечестивы,

Ныне тварям летучим вы стали поживой,Мертвоедам ползучим, и ордам червейИз смердящих отбросов, и нечести всей,Что ползет в океан под водою бурливой…[18]

Восторги собравшихся были не менее отвратительны, чем стихи, и потому шевалье вздрогнул, когда король неожиданно спросил:

— Кузен Лош, а вы почему молчите? Неужели вам не нравится этот очаровательный сонет?

Шевалье Жорж-Мишель поднялся с места.

— Да, сир, не нравится. И я не могу понять, как столь дрянные стишки могли быть представлены высокому собранию.

Баиф растерянно моргнул. Гиз пожал плечами. Марго что-то зашептала Ла Молю. Король дернул головой.

— И чем же вам не нравятся стихи, граф? — еще более недовольно вопросил Карл.

— Всем. Мыслями. Чувствами. Формой…

— Но это же экспромт, — постарался оправдаться Баиф. — Он родился у меня на Монфоконе…

— Какая жалость, что вы оттуда вернулись, — не удержался от сарказма Жорж-Мишель.

В глазах Карла сверкнула молния. Мысли его величества мало чем отличались от мыслей кардинала Лотарингского и капитана де Нанси, так что ответ шевалье вызвал раздражение:

— Что ж, граф, мне понятно, почему вы недовольны стихами, в которых воспевается королевское правосудие. Вы сами не удосужились не только выполнить мое распоряжение, но приложили все силы, чтобы воспрепятствовать его исполнению. Почему в ваших владениях не был истреблен ни один еретик?

Граф де Лош и де Бар молчал. Спорить с королем не хотелось. В конце концов он пришел на заседание Академии, чтобы получить разрешение удалиться, и сейчас жалел, что не сдержавшись, ввязался в спор из-за мерзких стишков. Молчание графа де Лош присутствующие расценили по-разному. Карл Девятый набирал в грудь воздух, чтобы продолжить распекать вероломного кузена. Кардинал Лотарингский и герцог де Гиз заговорили почти одновременно:

— Ваше величество, граф де Лош не успел получить ваш приказ. Поверьте, от Парижа до Бар-сюр-Орнена не один день пути.

— Сир, кузен Лош дал мне своих людей — они прекрасно проявили себя в Париже. Если бы не шевалье д'Англере, Ларошфуко и Конде удалось бы ускользнуть.

Упоминание имени Ланглере произвело на графа де Лош впечатление сравнимое с ушатом ледяной воды. Пока король собирался продолжить обличительную речь, молодой человек обвел взглядом придворных и громко объявил, обращаясь то ли к королю, то ли ко всем присутствующим:

— Господин Ланглере более не мой человек! А что касается приказа — я получил ваш приказ, сир. Но, объехав все свои владения, и встретив верных подданных, добрых католиков и хороших солдат, я не нашел среди них ни одного палача.

Кардинал Лотарингский опустился на свое место и закрыл лицо рукой. Гиз в обалдении воззрился на кузена, пытаясь понять, как случилось, что граф де Лош и де Бар не имеет в своих владениях палача. В конце концов в тюрьмах всегда достаточно висельников, готовых ради смягчения приговора взяться за любое дело. Дамы испуганно зашептались, однако их шепот был заглушен грохотом упавшего табурета. Сидевший рядом с королем Бюсси вскочил с места, судорожно нащупывая рукоять шпаги.

Граф де Лош и де Бар отвернулся от человека, за одну ночь получившего несколько замков и маркизат. Его величество наконец опомнился и разразился проклятиями. Ни на кого не глядя и не дожидаясь ничьего разрешения, шевалье Жорж-Мишель пошел к двери. Он шел, не замечая ни удивления Гиза, ни тревоги дядюшки Шарля, растерянности Луизы де Коэтиви, любопытства Марго, ужаса одних, ярости других, полных слез глаз короля Наваррского… Спустя еще несколько мгновений Карл сообразил, что произносит проклятия в пустоту.

— Все вон! — завопил король и впервые за время своих приступов лишился чувств. Придворные как листья, гонимые ветром, бросились выполнять приказ. Возле короля осталась лишь рыдавшая королева Елизавета и король Наваррский в трауре.

…Жорж-Мишель сидел в кабинете и гадал, куда податься. В Рим ехать не хотелось, в Испанию тем более, и граф де Лош подумал, что уже давно не бывал в Релингене. Молодой человек готов был оставаться в княжестве год или даже два — до бесконечности долго, лишь бы только забыть все и вся, но прибывший с капитаном де Нанси приказ его величества сделал бессмысленными все размышления шевалье. «В Польшу, так в Польшу…» — равнодушно произнес Жорж-Мишель и отдал своим людям приказ собираться.

…Александр де Бретей также собирался в дорогу. Выяснив всю правду о полковнике де Сен-Жиль, молодой человек в смятении мерил шагами комнату и со всем пылом юности размышлял, как исправить последствия своего заблуждения. Как хотел он когда-то вернуть состояние предков, и вот — его желание исполнилось. Хотел наказать врагов — и наказал. Мечтал о вечной любви — и встретил ее. И что ж? На душе шевалье было непереносимо тяжко. Наказанный враг оказался другом. Отвоеванное имущество было много ценнее всего того, о чем Александр смел мечтать, однако лейтенант не имел на него никаких прав. Соланж де Сен-Жиль была прекрасна и чиста, но Александр оказался недостойным ее.

Шевалье де Бретей прекратил бег по комнате, отыскал чернила, перо и бумагу и торопливо написал: «Господин де Сен-Жиль, я понимаю, что моему поведению нет прощения и оправдания…»

…Полковник де Сен-Жиль читал письмо зятя и с каждым прочитанным словом на душу Антуана ложился камень. Как он хотел, чтобы Александр узнал правду. И вот, его желание исполнилось — Александр все знал. Хотел, чтобы воспитанник раскаялся — и это также случилось. Но вместо радости и довольства от подобного оборота дел, шевалье сгибался от жгучего чувства стыда и боли. Читая письмо воспитанника, вглядываясь в неровные, запятнанные кляксами строки, словно взволнованный Александр сломал как минимум два пера, полковник начал понимать неясные намеки придворных и, наконец, догадался, что пришлось пережить его мальчику при дворе. Если бы это было возможно, шевалье де Сен-Жиль схватил бы Александра за руку и за другую Соланж, притащил бы молодых людей в первую попавшуюся церковь и потребовал немедленно обвенчать, даже если для свершения таинства пришлось бы вытаскивать священника из теплой постели. А потом, собрав все имеющиеся у него средства и использовав все связи, любой ценой постарался бы выцарапать из казны Бретей. Впрочем, полковник чувствовал, что ему надо спешить. Недавний опыт доказывал, что приняв решение, Александр выполнял его с непреклонностью и стремительностью редкой и у более зрелых людей.