Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков - Андрей Болотов

Самое сие название и подало нам повод к произведению над ним той шутки, о которой я рассказать намерен. Было то еще во время стояния нашего на квартирах и дней за шесть до выступления нашего в поход, как случилось мне ходить с ним и другим нашим товарищем поутру гулять по садам и небольшим инде рощицам, между дворами деревни нашей находившимся. Тогда, как нарочно, случилось, что кукушка в лесочке неподалеку от нас начала куковать. Мы с г. Головачевым, услышав ее, обрадовались и говорили:

— Вот, вот, и кукушки уже прилетели!

Но г. Бачманов, вместо того, чтобы делать то же, вдруг осердился и начал ругать кукушку всякими своими новогородскими бранями.

— Тьфу, ты проклятая, — говорил он, плюя то и дело, — чорт бы тебя, окаянную, взял! Нелегкая б тебя подавила! На свою бы тебе это голову! — и так далее.

Мы, услышав сие, покатились со смеху.

— Что это, брат Макар, — говорили мы, — за что это на кукушку так гневаешься? Что она тебе сделала?

— Как, братцы, что, — сказал он, — голодного меня, проклятая, закуковала, и я верно теперь уже знаю, что мне сего года не пережить. О, лихая бы ее побрала болезнь и все черти б ее, проклятую, задавили.

— Так, так! — сказали мы, еще пуще захохотав. — Теперь прощай, брат Макар! Не сносить уж тебе своей головки! Уж кукушка предвозвестила, так уже, знать, и быть и приходит уже расставаться со светом.

Сколь ни прост был наш Макар, но приметил, что мы над ним скалозубим, и тогда вдруг, вместо кукушки, поднимись весь его праведный гнев на нас, а сим и подал он нам вновь оружие на себя — мучить и бесить его нашими насмешками: и кукушка сия во весь тот день столько ему насолила, что он не рад был наконец своей жизни и проклинал и нас, и себя, и охоту свою к гулянью.

Однако сим дело еще не окончилось. Как приметили мы, что кукушкою сею, его всего скорее растрогать[152] и вздурить было можно, чего мы всегда и добивались, то, обрадуясь сему, поступили мы далее, и меня догадало еще сложить на сей случай смешную и такую песенку, которая бы могла вмиг его растрогивать. Признаюсь, что была то сущая шалость, и побудило меня к тому не что иное, как, с одной стороны, молодость и легкомысленность, а с другой — присоветование моего капитана, ибо сей, шутя над ним так же, как и мы, не успел о вышеупомянутом закуковании кукушки и обо всем услышать, как тотчас мне сказал:

— Эх, братец! Сложить бы о сем песенку, то-то было бы смеху и проказ! И вдруг бы мы все ее запели, и когда он так кукушку не взлюбил, так и посмотри, что тогда б было.

Сего было довольно к возбуждению во мне охоты испытать, не могу ли я сложить песенку на какой-нибудь знакомый голос,[153] и как мне голос старинной и всем знакомой песни "Негде в маленьком леску при потоках речки" всех прочих был знакомее, да и самый род сей песни казался к тому наиудобнейшим, то и начал я тотчас вымышлять слова и составлять в первый раз отроду стихи и рифмы.

В работе сей, тайком от нашего друга, препроводил я не более дней двух и имел столь хороший успех, что песенка моя и капитану, и всем прочим крайне полюбилась, и все они положили тотчас ее выучить наизусть, и когда будем уже ее знать, тогда б, окружив его где-нибудь в кружок так, чтоб он не мог выскочить, запеть бы всем в один голос. Итак, тотчас списаны были с ней многие списки, и как учинить дальнейшее было тогда уже некогда, то и положили мы учинить то во время шествия нашего в Кенигсберг. Сие и произвели мы на походе в действо; ибо, как мы ехали все верхами кучами, то человек с десять из нас, выучивши сию песню и сговорившись еще с несколькими, окружили его однажды на Лошадях, так что ему из средины никуда уехать не можно, и вдруг затянули все нашу песенку, которая была следующего содержания:

На зеленом лугуСидела лягушка,На высоком дубуКричала кукушка:Вон Бачан сюда летит,А Дороня там бежит.— Что ты делаешь здесь?Что их не боишься?Как Бачан вить прилетит,Тебя он увидит,А Дороня прибежит,Вмиг тебя погубит;Он охотник ведь до вас,Он бранит за то и нас,Что голодного егоМы закуковали.Между тем начал БачанВправду опускаться.Захотелося емуС другом повидаться.Опустясь, тотчас и сел,А Доронюшка запел:— Не хочешь ли, Бачан,Что-нибудь покушать?— Когда есть что, так давайУпреждай кукушку,Когда нет, так побегай,Поймай мне лягушку.У болота вон сидит,На тебя прямо глядит.Побегай поскорей,Чтоб не ускочила.Как Дороня побежалЛовить там лягушку,А Бачан тогда вскричал,Увидя кукушку:— Ах, Доронюшка, мой ДругТы схвати скорее вдруг,Чтоб кукушка на дубуНе закуковала!Испугалась на лугуБывшая лягушка,Закричала на дубуТотчас и кукушка;А Дороня-то упал,А хотя после и встал,Но лягушка уж давноУскочила в воду.Рассердился наш БачанНа своего Дороню,Он вмиг бросился за ним,Закричав, в погоню:— О, проклятый сын, дурак,Болван, бестия, простак!Провалился б ты совсемИ с своим проворством.Что мне делать, что начатьНаконец с тобою?Что ты сделал вот теперь,Дурак, надо мною?И лягушку упустил,И меня не накормил,А проклятая вон тамИ закуковала.Теперь должен буду яВ этот год погибнутьИ родных на свете всехИ друзей покинуть.А беды все от тебя;Погубил я сам себя,Что заставил дуракаЭто дело делать.Но одно ли уж сиеТы у меня портил,Не беды ли по бедамВсякий день ты строил?От тебя, болван, дурак,Разорился я уж так,Что пришло уже мнеПропасть и с тобою.Растерял мое доброПочти без остатку,Помнишь ты, как потерялГребень и рубашку?Как гомзелю[154] тебе дам,Так увидишь ты и сам,Что я вправду с тобойШутить не намерен.Дурак, знаешь ведь, что яМужик не богатый;Воши съели уж всего,О, глупец проклятый!А ты гребень потерял,Без чего уж я пропал.Ах ты, бедный Бачан,Где тебе деваться?

Вот таким вздором наполнена была сия песенка.

Теперь судите сами, каково было господину Бачманову, когда он, услышав ее, догадался, что она нарочно сочинена на него и что мы над ним проказили. Он вздурился даже до беспамятства и сперва начал нас всех ругать без всякого милосердия, а потом, как безумный, на нас, а особливо на меня, метаться, стегать плетью и стараться из круга нашего вырваться и ехать прочь. Однако мы схватились все руками и составили такой крепкий круг, что ему до самого конца песни никак уехать было не можно. Боже мой! Сколько претерпели мы от него тогда брани, сколько ругательства и сколько смеялись и хохотали! Наконец вырвался он у нас и поскакал, но куда ж? Прямо к полковнику жаловаться и просить на нас. Но из сего вышла только новая комедия. Мы, предвидя сие, постарались заблаговременно предварить все могущие произойтить от того какие-либо досадные для нас следствия. Мы заманили в заговор и в шайку свою самого господина Зеллера, того любимца и фаворита полковничьего, который служил ему переводчиком. И как он сам бьи в сей шутке соучастником, то и надеялись мы, что он перескажет полковнику все дело с хорошей стороны, а сие так и воспоследовало. Господин Бачманов, прискакав к полковнику, начал в пыхах[155] своих приносить ему тысячу на нас жалоб. Но сей, не разумея ни одного слова по-русски и того, что он ему говорит, спрашивал только: