Живой Журнал. Публикации 2020 - Владимир Сергеевич Березин

бесчисленные уроды в тех банках со спиртом, которыми издавна славился этот город.

Уроды плыли в своем полусонном состоянии — вечно молодые, и вечно пьяные.

Ими заведовал младший брат.

У старшего брата в недавние годы случилась опала, и он стал рыть канал неподалеку. Кто-то написал на него донос, что знаток водяных часов происходит из северного княжеского рода.

Это было так и не так — их отец был сыном вождя, но жил в чуме, пока не приехал в Петербург, не гадая еще, что найдет себе жену из местных.

Но специалист по водяным часам стал специалистом по рытью и отсыпке грунтов. Однако, через год за него заступились, и старший брат вновь вернулся к своим клепсидрам, архимедову винту и прочим странным вещам, что придумали под южным солнцем много веков назад.

И у младшего до войны были неприятности — кто-то решил, что происхождение будет мешать работе с жильцами стеклянных банок. Младший думал, что написал ту бумагу кто-то из однокашников по гимназии, что помнили забытые клички и обиды, но подлинно узнать это было нельзя. Не спрашивать же оперуполномоченного, что вызывал его в большой дом на широком проспекте. Там младший объяснил, что их предки пасли оленей несколько веков, и сами они пасли оленей, а дети старейшины — вовсе не князья. Неприятности для младшего кончились, по сути, так и не начавшись — оттого ли, что пастушеское происхождение было в цене, или оттого, что уроды, как и часы, требовали присмотра.

Ведь это только так кажется, что они всем довольны в своих банках.

Экспонаты требовали протирок и смазок, замен растворов и, может, эти растворы смыли заодно и неприятности.

Но вот потом пришла война, а она не разбирала, кто более нужен.

Вместе с войной пришел голод.

Сосед-бухгалтер и его жена умерли — впрочем, нет, они вышли, оставив свою дочь в комнате, а больше в квартиру не вернулись.

Как их смыло само военное время, и куда унесла эта невидимая река бухгалтера с женой — никто не знал.

Даже фамилия их потерялась.

Фамилия у них была длинная, шипящая и лязгающая, младший брат все время ее путал, а теперь и вовсе забыл.

Девочку братья подкармливали.

— Мы становимся свидетелями истории, — как-то сказал старший брат, глядя из окна на набережную, на перекрашенный уже в целях маскировки шпиль и дворец на той стороне.

— Мы становимся ее объектами, — печально возразил младший.

— Ну, да, сейчас я понимаю, как полезно и прибыльно одиночество. Но некому передавать наследство — ученики наши во льду под Петергофом.

Они перебрались в одну комнату и по вечерам грелись у печки, в которой исчезали бесчисленные старые отчеты. Над печкой висела старинная фотография, изображавшая северный народ в стойбище. Фотография была подписана просто именем далекого северного народа, но оба старика знали: два мальчика, что стоят с краю со скрытыми мехом лицами — они сами.

Последней можно было сжечь эту фотографию в рамке, и тогда больше ничего от них в мире не останется.

Однажды они вместе пошли на соседнюю улицу, где жил другой старик — профессор биологии. Старик умирал, и с ним хотелось поговорить напоследок.

Но когда они пришли, хозяин уже давно остыл.

Однако в его каморке сидел странный персонаж.

Широким жестом он пригласил их за стол — от такого предложения никто не отказывался. А на столе стояла консервная банка, из которой лез рыбий кусок, что не доел хозяин. Не по зубам оказалась ему довоенная рыба.

Мертвому еда ни к чему, а родственников у покойника не было.

Гость представился просто:

— Уполномоченный.

Он был гладок и сыт, впрочем, такие люди в городе были.

Удивительно то, что младший брат не определил антропологический тип — а это он определял всегда. Это была его специальность. Он держал в руках тысячи черепов и видел десятки тысяч портретов.

Семит — не семит, цыган — не цыган, все в этом госте было как-то неправильно перемешано.

Но где-то он его видел — и мысль о том, что они как-то сидели точно так же, по разные стороны стола, не оставляла младшего.

Старшего, впрочем, тоже тревожила эта мысль.

В этот момент младший брат подумал, что и в них самих мало северного — их отец влюбился в русскую в Петербурге, да там и умер, не дождавшись их рождения. Русские скулы и русские носы братьев не выказывали никакой связи с тем снежным миром, куда летали и плыли герои.

Умерший профессор как-то им сказал, что дети у братьев должны быть с раскосыми круглыми лицами. Это проявится, говорил он, в следующем поколении. Да какие теперь дети, когда им за пятьдесят и вряд ли будет пятьдесят два. И профессора уже не спросишь о подробностях.

У постели хозяина они разговорились с уполномоченным — будто в мирное время они неспешно толковали о душе, которая бабочка-психея. Впрочем, говорили и о голоде, вспомнили прошлую Блокаду, ещё при Юдениче.

Они разглядывали незнакомца, а тот смотрел на них, будто взвешивал.

И спросил внезапно, верят ли они в Бога.

Власти в городе почти что не было, кроме той, что была сверху, в белесых облаках, и братья ответили, что да.

— Вы ведь крещены, — спросил, будто утверждая, уполномоченный человек.

— Это было давно, — ответил младший за обоих.

— Неважно. Главное, вы люди образованные, с вами не нужно тратить время. Я часть такой силы, понимаете… В общем, я творю добро.

И тут же предложил им продать душу.

Это сделано было просто, как если бы трамвайный кондуктор предложил оплатить проезд.

Души менялись на еду. Нет, только на еду. Нет, только за один раз. Но не после смерти — сразу.

— Одну? — спросил сумрачно старший.

— По одной с каждого, — повторил уполномоченный.

— Отвечаешь за базар? — сказал старший, который вдруг вспомнил, как он три года без выходных мешал бетон на шлюзах. Сейчас этот бетон был разорван толом, топорщился арматурой, а с другого берега канала, который он строил три года, стреляли финны.

— Отвечаю, — веско пообещал уполномоченный.

— Да только еда должна быть не простая. Мы же вегетарианцы, а хотим еды с куста. Что это за растение, мы тебе сейчас расскажем.

Уполномоченный заверил, что достанет что угодно.

Братья ему сказали, что он должен принести горшок с тамарисковым кустом, но не со всяким, а только с тем, что стоит в Лесной оранжерее в Гатчине. Это старая история, давний научный спор, и уполномоченному скучно будет, если они примутся рассказывать подробности.

Но, если он тот, за кого