Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Бетман в те пару дней в конце июля, возможно, и не планировал, что Австро-Венгрия пойдет на переговоры, но он все еще лелеял надежду убедить Великобританию оставаться нейтральной. Как он сказал Фалькенхайну, который записал его слова в своем дневнике: «Последнее – желательно, потому что, по мнению канцлера, Англия не сможет встать на сторону России, если та развяжет войну, напав на Австрию»[1763]. Немцев побуждали думать, что это возможно, потому что брат кайзера – принц Генрих ранее на той неделе завтракал с королем Георгом V и король, как было сообщено в Берлин, сказал: «Мы сделаем все возможное, чтобы не оказаться замешанными в это, и сохраним нейтралитет»[1764]. 29 июля Бетман также попытался добиться от Великобритании сохранения нейтралитета, предприняв – и это можно расценить по-разному – либо усилия по предотвращению всеобщей войны в Европе, либо просто еще одну попытку выставить Германию как невиновную сторону. Вечером того же дня у него состоялась встреча с британским послом в Берлине сэром Эдвардом Гошеном. Гошен немедленно сообщил о своем разговоре в Лондон. Война, по словам канцлера, может быть неизбежной между Россией с одной стороны и Германией и Австро-Венгрией – с другой, но он выразил надежду на то, что Великобритания останется нейтральной. В конце концов, главное, в чем она заинтересована на континенте, – это не допустить сокрушения Франции. В обмен на гарантию своего нейтралитета Великобританией Германия была готова пообещать, что не отнимет у Франции ни клочка ее территории, хотя может забрать у нее некоторые колонии. Также Германия не будет вторгаться в Нидерланды. «Что касается Бельгии, – информировал Гошен Лондон, – его превосходительство не смог сказать, на какие действия могут вынудить Германию действия Франции, но утверждал, что при условии того, что Бельгия не выступит ни на чьей стороне против Германии, ее целостность после окончания войны будет сохранена». В заключение Бетман выразил надежду на то, что такое соглашение между Великобританией и Германией может привести к улучшению отношений, а это всегда было его целью.

Предложение Гошена в Лондоне было встречено насмешками, когда его телеграмму прочли на следующее утро. Учитывая сильный антигерманский уклон в министерстве иностранных дел, Кроу отметил: «Единственный комментарий, который нужно сделать по поводу этих поразительных предложений: они говорят о потере доверия к государственному деятелю, который их делает… Ясно, что Германия практически приняла решение воевать и единственным сдерживающим фактором до сих пор для нее был страх того, что Англия присоединится к защите Франции и Бельгии»[1765]. Грей побледнел от гнева, когда узнал об инициативе Бетмана, и выражения, в которых был написан ответ, отправленный британскому послу в Берлин в тот же день, были такими крепкими, каких он никогда не позволял себе употреблять. Предложение, чтобы Великобритания молча согласилась на нарушение Германией нейтралитета Бельгии и осталась нейтральной, пока Германия будет побеждать Францию, было «неприемлемым». Грей продолжил: «Для нас заключение такой сделки с Германией за счет Франции будет позором, от которого доброе имя нашей страны никогда не отмоется»[1766].

Давление на англичан, чтобы они обозначили свою позицию, нарастало. В Париже Пуанкаре сказал английскому послу Берти, что, если на континенте разразится война, Великобритания почти наверняка окажется втянутой в нее для защиты своих интересов, и если сказать об этом сейчас, то Германия почти наверняка удержится от нападения на своих соседей. Все больше отчаиваясь, Поль Камбон не давал покоя своим друзьям в министерстве иностранных дел Великобритании и нанес визит Грею, чтобы напомнить ему, что в ноябре 1912 г. они обменялись письмами, в которых пообещали, что их две страны будут советоваться друг с другом при наступлении серьезного кризиса насчет того, какие шаги они могут предпринять вместе. Однако кабинет министров Великобритании все еще не мог прийти к твердому решению относительно политики, которой он станет придерживаться в случае начала войны на континенте. Либеральный Комитет по иностранным делам, который давно уже критиковал Грея и подозревал его в том, что тот связан тайными обязательствами с Францией, пригрозил Асквиту лишением своей поддержки, если будет принято решение о вмешательстве Великобритании. Один из его членов написал Асквиту, что до девяти десятых членов парламента от Либеральной партии будут против такого решения правительства. При этом Грей и его соратники – либералы-империалисты, вероятно, откажутся работать в правительстве, которое не поддержало Францию. Лидеры либералов опасались – и небезосновательно, – что правительство может быть распущено, что оставит дорогу к власти открытой для консерваторов[1767].

31 июля, в пятницу, кабинет министров снова собрался на заседание и принял лишь решение о том, что не может дать Камбону каких-либо обещаний. Россия уже начала мобилизацию, и, хотя они об этом знать не могли, Австро-Венгрия собиралась объявить у себя всеобщую мобилизацию, и Германия планировала предпринять первые шаги к своей собственной. На заседании Грей продолжал настаивать на том, чтобы Великобритания оставалась совершенно свободной в принятии решения, что ей делать[1768]. Айра Кроу с этим не соглашался. В убедительном меморандуме, написанном в тот же день, он доказывал: «Теория о том, что Англия не может участвовать в большой войне, означает ее отказ от положения независимого государства. Ее можно поставить на колени и заставить подчиняться указаниям любой державы или группы держав, которые способны воевать, и таких несколько… Вся политика Антанты может оказаться бессмысленна, если она не означает, что в справедливом споре Англия встанет на сторону своих друзей. Такие честные ожидания были озвучены. Мы не можем отказаться их признать, не подвергнув наше доброе имя суровой критике»[1769].

Вне небольшого круга тех, в чьих руках теперь была судьба Великобритании, общественное мнение также оставалось разделенным, но уже склонялось в сторону интервенции. «Таймс», например, теперь доказывала, что Великобритания имеет моральные обязательства перед Францией и Россией и, более того, не может стоять в стороне, когда баланс сил на континенте сдвинулся в сторону Германии[1770].

В то время как Великобритания боролась со стоящей перед ней дилеммой, Германия принимала судьбоносное решение начать мобилизацию. Это было особенно опасно для мира в Европе, потому что мобилизация в Германии не была похожа на все остальные. Ее прекрасно согласованные и плавные шаги – от объявления состояния осады или «неминуемой угрозы войны» до проведения полной мобилизации, формирования боевых подразделений со всем снабжением и, наконец, переброски армий через границы – было почти невозможно остановить, как только они начались. И ее армия была всегда готова – даже в мирное время – тронуться с места немедленно; узел связи ее Генерального штаба работал круглосуточно, в нем был свой телефонный коммутатор, который был соединен напрямую с Главпочтамтом и телеграфом[1771]. Для Германии мобилизация была не дипломатическим инструментом, а самой войной. И хотя Бетман и кайзер сопротивлялись нажиму военных, чтобы запустить этот процесс, к 31 июля военные начали брать верх. Бетман принял этот сдвиг власти со смирением; представитель Саксонии в Берлине написал ему в своем сообщении: «Власть ускользнула из рук ответственных монархов и государственных деятелей, так что безумная европейская война произойдет вопреки желанию правителей или их народов»[1772].

Важно, что Мольтке, который раньше соглашался с тем, что мобилизация может еще подождать, накануне внезапно изменил свою позицию. Фалькенхайн записал в своем дневнике: «Изменения его настроения трудно или вообще необъяснимы»[1773]. Однако у Мольтке была на то веская причина: Германия должна быть готова взять Льеж до объявления войны, а он получал донесения о том, что бельгийцы поспешно укрепляют его. (Он никогда не информировал гражданских лиц об этой части военных планов Германии.)[1774] Возможно также, что он просто не мог больше выносить напряжение неопределенности. После «бесконечных переговоров» 30 июля между Бетманом и Фалькенхайном было принято решение объявить «состояние неминуемой угрозы войны» – необходимого предварительного этапа перед началом мобилизации – в полдень следующего дня независимо от того, провела Россия свою мобилизацию или нет. В полночь один из его адъютантов увидел явно взволнованного Мольтке за составлением воззвания для кайзера. Он опасался, по словам начальника Генерального штаба, что Великобритания вмешается и конфликт примет масштаб мирового. «Не многие могут представить себе размах, продолжительность и исход этой войны»[1775].