Под Куполом - Стивен Кинг

— Все будет хорошо. Я останусь свидетелем.

— Не думаю, что кто-то примет в расчет твои показания: ты, в конце концов, моя жена.

— Я останусь свидетелем. Только сделай все побыстрее.

Грязи хватало и в ящиках для тел. После уже увиденного Расти это не удивило, но возмущало по-прежнему. Линда протянула ему старый кассетный магнитофон, который нашла в гараже. Расти нажал на клавишу «ЗАПИСЬ», проверил результат, удивился, что получается очень даже ничего. Поставил старенький «Панасоник» на один из пустых ящиков. Натянул перчатки. Времени ушло чуть больше, чем он думал: руки вспотели. Где-то наверняка лежал тальк или присыпка «Джонсонс беби», но он не хотел и дальше заниматься поисками. И так чувствовал себя взломщиком. Черт, он и был взломщиком.

— Ладно, мы начинаем. Двадцать два сорок пять, двадцать четвертое октября. Осмотр производится в зале для подготовки усопших в последний путь «Похоронного бюро Боуи». Здесь, между прочим, грязно. До безобразия. Я вижу четыре тела, три женских и одно мужское. Две женщины молодые, чуть старше двадцати лет. Это Анджела Маккейн и Доди Сандерс.

— Дороти, — поправила его Линда с дальней стороны большого стола. — Ее зовут… звали… Дороти.

— Вношу поправку. Дороти Сандерс. Третья женщина в позднем среднем возрасте. Это Бренда Перкинс. Мужчине около сорока. Он — преподобный Лестер Коггинс. Для сведения, я могу опознать всех этих людей.

Он подозвал жену и указал на тела. Она посмотрела, ее глаза наполнились слезами, приподняла маску, чтобы сказать:

— Я — Линда Эверетт, служу в полицейском участке Честерс-Милла. Регистрационный номер моего полицейского жетона семь-семь-пять. Я также опознаю все четыре тела.

Она вернула маску на место. Над ней на Расти смотрели молящие глаза жены.

Взмахом руки он позволил ей вернуться на прежнее место. Все равно спектакль. Он это понимал, и Линда, само собой, тоже. Однако никакой депрессии Расти не чувствовал. С детства он хотел идти в медицину и, конечно, стал бы врачом, если б ему не пришлось бросить школу, чтобы ухаживать за родителями. Теперь им двигало то же, что и в старшей школе, когда на уроках биологии он препарировал лягушек: чистое любопытство. Жажда знаний. И он собирался узнать, пусть не все, но по крайней мере кое-что.

Здесь мертвые помогают живым. Так, кажется, сказала Линда?

Так или иначе, но они, конечно, помогут, чем смогут.

— Косметика еще не использовалась, насколько я вижу, но все четыре тела бальзамировались. Я не знаю, завершен ли этот процесс, но подозреваю, что нет, потому что подводные трубки все еще в бедренной артерии. Анджела и Доди… простите, Дороти… сильно избиты, и процесс разложения зашел довольно далеко. Коггинс тоже избит — зверски, судя по тому, что я вижу, — и процесс разложения тоже начался, но он на более ранней стадии. Мышцы на его лице и руках только начали обвисать. Бренда… Бренда Перкинс, я хочу сказать… — Он замолчал и склонился над ней.

— Расти! — нервно окликнула Линда. — Дорогой!

Он протянул к трупу затянутую в перчатку руку, передумал, снял перчатку и обхватил пальцами шею. Потом приподнял голову Бренды и пощупал очень большой узел, образовавшийся чуть ниже затылка. Отпустил голову, перевернул тело на бок, чтобы осмотреть спину и ягодицы.

— Господи! — вырвалось у него.

— Расти, что?

Во-первых, она все еще в дерьме, подумал он… но не собирался этого озвучивать. Не собирался, даже если бы Рэндолф или Ренни слушали бы пленку только первые шестьдесят секунд, прежде чем раздавить кассету каблуком и сжечь. Эту подробность в описании тела Бренды он считал необходимым опустить.

Но знал, что не забудет.

— Ну что? — теребила его Линда.

Расти облизнул губы.

— У Бренды Перкинс трупное окоченение ягодиц и бедер, указывающее, что она мертва часов двенадцать, может, четырнадцать, трудно сказать. На обеих щеках синяки. В форме ладоней. В этом сомнений у меня нет. Кто-то взялся за ее лицо и резко повернул голову налево. Раздробил первый и осевой шейные позвонки, Цэ-один и Цэ-два. Возможно, сломал и позвоночник.

— Ох, Расти! — простонала Линда.

Он приподнял большим пальцем одно веко Бренды, потом другое и увидел то, чего боялся.

— Синяки на щеках и кровоизлияния в склеры — кровяные пятна на белках глаз — указывают на то, что смерть не была мгновенной. Она не могла дышать и задохнулась. Она могла быть в сознании. Но будем надеяться, что нет. Это все, что, к сожалению, я могу сказать. Девушки — Анджела и Дороти — умерли раньше всех. Состояние их разлагающихся тел предполагает, что находились они в теплом месте. — Он выключил магнитофон. — Другими словами, я не вижу ничего, что абсолютно обеляет Барбару, и ничего такого, чего мы уже не знали.

— А если его руки не соответствуют синякам на лице Бренды?

— Форма синяков слишком расплывчатая, чтобы что-то утверждать. Линда, я ощущаю себя величайшим глупцом этого мира. — Он вернул девушек, которым ходить бы по торговому центру Обурна, прицениваться к серьгам, покупать одежду, обсуждать бойфрендов, в темноту, закатив ящики с их телами в ниши. Потом вернулся к Бренде. — Дай мне тряпку. Я видел, что несколько лежат у раковины. Они даже выглядят чистыми, что в таком свинарнике тянет на чудо.

— Что ты…

— Просто дай мне тряпку. Лучше две. Намочи их.

— У нас нет времени…

— Придется найти.

Линда молча наблюдала, как ее муж тщательно оттирает ягодицы и бедра Бренды. Покончив с этим, он бросил грязные тряпки в угол, думая, что с удовольствием засунул бы одну в рот Стюарту, а другую — Фернолду, будь они здесь.

Он поцеловал Бренду в холодный лоб и закатил ящик с ее телом в охлаждаемую нишу. Уже взялся за ящик с Коггинсом, чтобы проделать с ним то же самое, но остановился. Лицо преподобного как следует не обмыли: кровь оставалась в ушах, ноздрях, въелась в лоб.

— Линда, намочи мне еще тряпку.

— Дорогой, мы здесь уже десять минут. Я люблю тебя за проявление уважения к мертвым, но есть и живые…

— Возможно, здесь кое-что есть. Коггинса избили по-другому. Я вижу это и без… намочи тряпку.

Больше Линда спорить не стала, намочила тряпку, отжала, протянула мужу. Наблюдала, как Расти стирает оставшуюся кровь с лица покойника, действуя мягко, но без той нежности, которую он выказывал, обмывая Бренду.

Она недолюбливала Лестера Коггинса (который однажды объявил в своем недельном радиообращении, что дети, которые поехали на встречу с Майли Сайрус,[139] рискуют попасть в ад), но от того, что открывалось ее глазам усилиями Расти, щемило сердце.