Смерть Анакреона - Юханнес Трап-Мейер

В один прекрасный день пришел большой пакет из ювелирного магазина Тострупа, и, когда она открыла его, там лежали жемчужины. Нить из жемчужин. В середине — большая жемчужина величиной с лесной орех, а вокруг нее до самой застежки — жемчужинки поменьше. Какова же цена этому жемчугу? Она никогда не задумывалась, насколько богат Лино. Дебриц, во всяком случае, постоянно высмеивал его метод вести дела. Он утверждал, что Лино держит все деньги на сберегательных книжках. Но на самом деле Лино расплачивался шестимесячными государственными облигациями, а не векселями, лишь годовые проценты оставались нетронутыми на счету. К тому же он жил весьма и весьма скромно.

Деньги пришли из Англии. Все было сделано как нельзя пристойно. Выглядело, будто ее дети получили наследство. Правда, долги тоже исчезли, даже самые мелкие, что было для нее большой, но приятной неожиданностью. Получив деньги, она как раз намеревалась расплатиться. Она обратилась к нескольким своим кредиторам, но те ответили, что получили деньги от одного городского адвоката. К ней, дескать, больше никаких претензий. Четыреста английских фунтов! Почти девять тысяч крон!

Только счета фирмы Серенсен&Винге остались неоплаченными. Она начала отдавать долг по частям, продавая облигации, доставшиеся в наследство от отца. Дебриц помогал ей.

Она искренне поблагодарила Лино и сказала, как на духу, что деньги пришлись очень и очень кстати. Он ответил, что ее счет будет подобен кувшину вдовы из Сарепта. Он будет пополняться, так сказать, сам по себе. Она ответила: «Я никогда не могла понять эту легенду. У нее, естественно, был любовник, у этой вдовы из Сарепта».

Ах, все равно, до чего приятно иметь полный дом! Не нужно говорить горничной, что, к сожалению, придется, дескать, подождать, заплатит на следующей неделе! Унизительная мелкая ложь, результат бедности… Теперь она отпала. В ней не было нужды. Посыльные не надоедали звонками в дверь, требуя денег. Она уволила прежнюю горничную. Наняла приличную домоуправительницу. Пожилую женщину, умеющую держать язык за зубами, которая присматривала за детьми.

Она не привыкла к подобному поведению мужчин, к их порядочности. Поэтому, если Лино несколько сомневался в том, что она правильно расценит его действия, она тоже не смела поначалу верить, что он поступит именно так. Бесспорно одно: Вильгельм Лино был человеком страстным, благородным, одним из немногих правдолюбов, не бросающих слов на ветер. Он никогда бы не позволил, чтобы она бедствовала, страдала, даже если бы их отношения сложились иначе, исключительно на основе доверия и дружбы.

В самом начале она была опьянена. Она устала от бестолковщины своей жизни, отказалась от нескольких знакомств и оставалась по вечерам дома. Сидела и терпеливо ждала Вильгельма Лино, и он приходил, как только позволяли дела. Так приятно было чувствовать себя снова защищенной. Она полностью определила свою жизнь по нему, как бы зачеркнула прошлое, не вспоминала о нем и сделала ставку на будущее.

Когда первые волнения улеглись, когда разум нашел успокоение, она всерьез подумала, что, вероятно, так и нужно жить. Жить просто, без зигзагов и головокружений в вальсе. Ну и что из того, что он пожилой мужчина и женат, и много родственников, и многие зависят от него. Вильгельм Лино рассказал ей о своем положении. Об отношении к Дагни — и тогда на лице у него появилось выражение мягкости и добросердечия. Он рассказал, что она единственная в семье относилась к нему с теплом. Ее внезапная попытка покончить жизнь самоубийством — продуманный, честный по сути поступок. Это потрясло ее. И у нее ведь тоже иногда возникали подобные мысли… Хотя? Нет, мужества и решительности не хватало… Она знала, что обстановка в его семье в некотором роде необычная, и она дала себе слово, что никогда, никогда не будет вмешиваться… Первый приятный покой, снизошедший на нее, первое отдохновение, пришедшее действительно в нужный момент (она сама не подозревала, насколько она устала), натолкнули ее на такие раздумья.

Но все же…

Она была человеком трезвого ума. Теперь, когда ее положение изменилось, она увидела, каким оно было шатким, увидела, что она была на краю гибели и что теперь она спасена от крайнего унижения. И все ее существо преисполнилось глубокой благодарностью к нему, ведь он помог ей и помог таким чудным способом. Именно в это время, очень короткое время, она абсолютно уверовала, что ее жизнь должна идти в этом направлении. Да, и не иначе! Ей даже страшно становилось при мысли, что все может разладиться. Она снова начала работать над собой, поставила перед собой цель — создать крепкую опору, воздвигнуть бастион против возможных опасных неприятностей, могущих угрожать ей и ее другу.

Он — пожилой мужчина, верно, и, быть может, она не так уж сильно в него влюблена. Но для женщины, испытавшей кое-что в жизни, нисколько не унизительно быть его любовницей.

Кроме того, между Вильгельмом Лино и ее детьми сложились великолепные отношения. Дети почти не помнили дедушку, отца мог помнить лишь мальчик, да и то весьма приблизительно, и Вильгельм Лино как бы отвечал их представлениям о дедушке — нечто большое, улыбающееся и добродушное, таким должен быть настоящий дедушка. Они привыкли, что в доме всегда толпился народ. Одни приходили, другие уходили. Когда они ложились спать, они неизменно спрашивали о нем. Она должна была обещать им, что он обязательно придет и пожелает им доброй ночи.

Кроме того, она теперь по вечерам сидела дома, и малыши были счастливы. Обычно они оставались дома одни. У них появилась теперь новая одежда, много новых хороших вещей и игрушек…

Она получила, как было обещано, сонаты Бетховена, и еще он сказал, что она должна много упражняться. Полезно. Она, итак, обязана хорошо играть, без всякой халтуры.

Но как раз теперь, когда она решила серьезно заниматься делом, наметилась первая трещинка, прозвучал первый сигнал тревоги. Ею овладела вдруг неописуемая леность. Голова у нее всегда хорошо работала, школьные годы не были для нее тяжким бременем, все ей давалось легко. И потом, в жизни, она сознательно избегала работы, упорной работы. Трудиться просто, для собственного удовольствия — это она умела. Естественно, она была нервной, неспокойной, оттого и трудности возникали, но нервные люди ведь принадлежат к благородным, высшим созданиям. Человек с нервами всегда найдет выход из лабиринта, а вот благоразумный застрянет в нем. Она хотела наслаждаться жизнью, сидеть и прислушиваться к себе, к внутренним голосам, к настроениям, проникающим к ней. Разве можно теперь работать? Закрыться от мира, отгородиться на долгие часы от всего живого?

Однако она любила музыку, обладала хорошим слухом и не терпела фальши. Лино тоже был музыкален, и она чувствовала, когда он был недоволен ее игрой. Кроме того, в бесконечных упражнениях таилась не только скука, но было нечто заманчивое, что прельщало ее. Она могла играть часами, играть до тех пор, пока не добивалась своего — так должно быть!

Но она давно не занималась как положено музыкой, она понимала, что потребуются месяцы и даже годы, чтобы достигнуть подлинных результатов. Она настойчиво работала, продвигалась вперед, добивалась успехов, впервые поняла, что есть нечто действительно большое и сокровенное в том, что называется работой, что, быть может, это был путь, быть может, единственный путь, ведущий к самоусовершенствованию, к которому она стремилась всей душой. Она зримо представляла его себе.

Продолжая музицировать, она внезапно, почти бессознательно, пришла к выводу, что если так будет продолжаться дальше, как сейчас, она нанесет себе непоправимый ущерб, ей придется полностью перестроить, переделать себя — а вот этого она вовсе не желала. Она хотела, хотела стать лучше, но жить анахоретом, монахиней, в изоляции, не сметь сделать то или другое — нет, у нее только и было теперь на уме, как бы согрешить. Не то чтобы очень, а так, например, несколько выкрутасов на стороне, совсем безобидных. Почему бы и нет? Запретный плод ведь сладок, ничего нет слаще его на этом свете. Уж она-то хорошо это знала!

Почему она не могла быть как другие женщины? Работают же они, но «без вреда для своей души». Почему она так устроена, что вкладывает всю себя, свою душу в то, что делает? Талант, одаренность не позволяют поступать иначе?

Но играть между тем было интересно и занимательно, играть и видеть наяву желаемые результаты. Знакомые, а их было немало, восхищались ее игрой, в том числе, конечно, и Дебриц. Он неплохо разбирался в музыке, проявлял к ней большой интерес, и, разумеется, не упускал случая блеснуть своими познаниями. Он был завсегдатаем концертных вечеров. Она играла несколько раз у Дебрица, когда собиралось общество, и она чувствовала, что играла недурственно.

И действительно: в музыке она смогла выразить себя и свой внутренний мир, все богатство многообразных настроений, подспудно владевших ею. Особенно удавались нюансы, но сама игра в целом отличалась неровностью. Сила и необузданность характера не ощущались в ее исполнении. Формой она тоже владела фрагментарно.