Ларёк - Майя Новик

— Ты, как Ломакин, — сказала мне Светлана, зайдя в ларек. — Вечно вся изрезанная. Ну он-то в гараже копается, а ты где умудряешься столько травм получать?

И в самом деле, пальцы у меня были постоянно перебинтованы. Когда я предлагала Сергею разориться на шторки, он только головой кивал и говорил: «Угу». Дальше этого дело не шло.

Поскольку я была «совой», то договорилась с Ванечкой, что первую половину ночи буду работать я, а под утро у прилавка будет стоять он. Так у меня был хотя бы небольшой шанс немного вздремнуть. Сменялись мы обычно в четыре часа ночи. К утру покупателей было мало, и Ванечка продолжал кемарить возле кассы. Такое положение вещей устраивало нас обоих. Как-то ночью, ближе к осени, я, как обычно, разбудила Ванечку. Он кряхтя и жалуясь на судьбу продавца, перебрался к окошку, не долго думая, тут же соорудил себе лежанку из опустевших пластмассовых ящиков, и лег прямо на них. Я уснула не сразу. Какое-то время я лежала, глядя на полки с товарами из-под прилавка — лежанка была маленькая, и изголовье находилось почти под прилавком, прямо под зеркалами. Я услышала, как к ларьку кто-то тихо подошел и остановился у витрины. Еще я подумала, что надо бы лечь головой в другую сторону, и провалилась в сон.

В следующий момент я, оглушенная, вскочила на ноги. Звенело бьющееся стекло, я мало что соображала, лишь понимала, что витрина разбита, что зеркала, наверное, тоже разбиты и что, по теории вероятности, одно из них, ближнее, должно было упасть вниз, на меня и… отрезать мне голову. Все это я осознала в какие-то десятые доли секунды. Я поднесла руки к голове, ожидая нащупать все, что угодно… Руки наткнулись на осколки стекла и зеркала, торчавшие из волос. Все вокруг было усыпано битым стеклом. Снаружи кто-то убегал. Моя голова, слава Богу, была на месте.

Ванечка спал, как ни в чем не бывало. Меня это не столько поразило, сколько вдруг взбесило.

— Иван! — крикнула я вдруг зычным голосом. — Ты что, прикидываешься? Ларек разбомбили!

Ванечка стартанул с ящиков, будто спринтер. Он спросонья выбежал наружу, словно надеясь застать там хулиганов, но, конечно, они не стали его дожидаться. Обежав вокруг ларька, он вернулся внутрь, ошарашено осмотрел разгром и выдал:

— Вот это да…

— Ни фига себе! — взорвалась я. — Ну ты и спать!

— Ну че ты, на хх… Ну, не услышал… С кем не бывает.

Первым делом мы осмотрели витрину.

— Били битой или палкой, — изрек с видом знатока Ванечка.

— С чего это ты решил? — взъелась было я, но он показал мне пробой на оставшемся стекле, и я замолчала.

На лежанке мы нашли увесистый камень — им я получила по голове. Сбоку, ближе к затылку у меня набухала шишка. Осматривая зеркало, Ванечка вдруг присвистнул и замолк.

— Ты чего там? — спросила я.

— И как оно не упало… Смотри.

Камень практически разнес низ одного из зеркал вдребезги, осталась лишь тонкая ножка, на которой зеркало все еще продолжало держаться. Но и эта ножка была треснутой.

— Если бы я не прислонил зеркало вплотную к стене еще днем, оно бы упало вниз… — Ванечка не договорил, посмотрел на меня, и я выронила все пачки сигарет, собранные с пола.

После того, как я сама осмотрела зеркало, я села на ящик и долго не могла придти в себя, когда я закуривала, руки тряслись. Лучше уж пусть меня застрелят из пистолета, чем вот так вот отрежет голову… Я представила на одно мгновение, что было бы, если бы зеркало все же упало вниз, и меня заколотило. «Дэмиен» да и только.

До конца смены оставалась уйма времени. Мы прибрали валявшийся по всему ларьку товар. Сложили в пустые ящики большие осколки стекла и зеркал, вытряхнули мелкие осколки из одеял и одежды, подмели. Потом закрыли разбитые витрины щитами и подсчитали убытки. Своровали всего две бутылки водки да несколько пачек сигарет. М-да, у кого-то «горели шланги», а я из-за этого чуть не рассталась с жизнью.

Хозяева снова были недовольны.

— Чего это вы закрыли витрины? Почему не торгуете?

— Так все разбито… Сопрут еще что-нибудь.

— А через дверь, что, нельзя торговать?

Вот уж поистине, жадность человеческая удержу не знает.

Глава двенадцатая

Моя личная жизнь оставляла желать лучшего, чему я сама была только рада.

— Ну вот, — сказала как-то Аленкина мать, Галина Семеновна, глядя на меня, — ну, разведется Аленка с Серегой, и что, будет, как ты, одна сидеть? Нет, Лиана, это не дело…

Сама Галина Семеновна к пятидесяти годам в третий раз вышла замуж, и, по-моему, без мужчин жизнь свою не представляла. Мне же было и так хорошо. Никто не дергал меня, не играл на нервах, не грозился покончить жизнь самоубийством и выпрыгнуть из окна, никто не напивался и не смотрел на меня с презрением, обвиняя меня в ханжестве. Я тратила деньги так, как хотела, вставала во сколько придется, допоздна читала Хемингуэя и Леви и даже думать не хотела о каких-либо отношениях с мужчинами. Впрочем, летом я немножко и ненадолго влюбилась. Влюбленность носила платонический характер. Немножко и ненадолго — это очень точное определение, поскольку я вполне могла обойтись и без этого человека, а нравился он мне просто потому, что на горизонте больше никого достойного не было. Его звали Костей, он работал водителем на машине подтоварки. Он был разведен, некрасив и напоминал мне Чака Норриса в молодости. Ему было двадцать два года. Наверное, меня привлекла его открытость, жизнерадостность, без улыбки он никогда в ларьке не появлялся. Вместе с тем он был всегда собран и, насколько я могла понять, очень серьезно относился к семейной жизни. Настолько серьезно, что через два месяца после развода женился снова. Это известие привело меня в уныние ровно на два дня. Зато состояние влюбленности несколько сгладило унылые будни, и я даже написала несколько стихотворений. Впрочем, что еще было делать по ночам? Ведь, несмотря на все трудности, было теплое лето, по утрам мимо ларька в направлении водохранилища шли загорелые беззаботные пары, вечерами они возвращались обратно, утомленные солнцем, жарой и купанием. Под березками в сумерках то и дело застывали в объятьях влюбленные парочки, а по ночам в распахнутое окошко вливался особый ночной запах города, который напоминал о том, что где-то существуют магнолии, горы, море, белые корабли и красивые, беззаботные люди, к числу которых я не принадлежала. Я записывала стихи на разорванных коробках из-под сигарет и потом, утром, дома переписывала их куда-нибудь, чтобы не забыть. Строчки приходили с синевой темной ночи и ложились на гладкую вощеную бумагу блоков темно-синими чернилами.

Эта сизая ночьРастеклась, словно дым, по дорогам,По дорогам судьбы, где не ведаешь ты, что творишь…И пытаюсь прочувствовать я,Как к сомненьям моим и тревогамДобавляется то, как ты, что-то скрывая, молчишь…

Прости меня за то, что я не сделал…За то, что нежных рук не целовал…Что не дарил цветы, за то, что предал.За то, что очень редко обнимал.

За то, что думал о другой, не зная,Как любишь ты, малыш мой дорогой.За то, что думал о тебе, ласкаяДругую женщину, ту, что была со мной.

Прости за то, что не сказал, не понял…Прости меня за то, что не люблю…Прости за то, что лгать не очень склонен.Прости за то, что правду говорю.

Вот так и бывает. Кто-то выходит замуж, а кто-то сочиняет стихи в вонючем ларьке и курит одну сигарету за другой. Каждому свое.

Глава тринадцатая

Очень быстро я обнаружила, что Михаил и Евгений или попросту Миша и Женя представляли для меня какое-то непонятное, загадочное племя. Вроде бы мы принадлежали к одному и тому же социуму, однако понять их мне долго время не удавалось, до сих не уверена, что могу их вообще хоть как-то понять. По-моему, для общения с ними мне нужен был переводчик. Они и их друзья, которые часто появлялись в ларьке, были примерно одного возраста — двадцать восемь — двадцать девять лет. Их духовный мир так и остался для меня загадкой, может, его просто не было? Они были женаты по многу лет, воспитывали по два, а то и по три ребенка, работали зло и энергично, и работа у них спорилась.

Они ухитрялись чуть ли не в открытую продавать «левую» водку и при этом ни разу не попались. Комбинация, которую они разыгрывали, была элементарна: зарплату они вкладывали в водку, водку продавали, деньги вкладывали в шапки, шапки продавали, мотались во Владивосток (на время поездок они подменяли друг друга), пригоняли оттуда машины. Машины продавали… Так могло продолжаться, по-моему, до бесконечности. И продолжалось.

При этом они пили практически каждую ночь, с большим уважением говорили о проститутках и уличных девочках, которые то и дело заглядывали к ним. Половая жизнь этого неизвестного мне племени мужчин напоминала половую жизнь кроликов — хоть где, хоть когда и хоть с кем. Вообще, сексуальная озабоченность проявлялась абсолютно во всех разговорах, то есть у них были две темы для разговора: водка и бабы. Они хвалились друг перед другом поставленными рекордами «кто трахнул больше баб», они не помнили, как зовут их партнерш, сколько им лет, где они живут. Складывалось впечатление, что они и лиц-то женских не запоминали, считая это чем-то лишним, не нужным. При всем при этом они умудрялись быть любящими мужьями и заботливыми отцами. Послушно ходили с детьми на школьные линейки и детские утренники и выслушивали претензии учителей. И одна их личина настолько плотно срасталась с другой, что различить, где они лицемерили, а где были правдивы, где были самими собой, мне было невозможно.