Побудь здесь еще немного - Анна Андронова

Тощий зануда. Деньги совал, Милочка рассердилась, чуть не расплакалась. Сам Александр Михалыч страшно нервничает, торопится собрать вещи, со всеми проститься.

Он подарил Милочке бабушкину фотографию. Такая уже у нее есть — та, где лицо сильно подретушировано. Бабушка Маша хотела, чтобы ее помнили красивой и веселой, а не усталой и больной. На обороте написано знакомым острым почерком: «Помни Марию» и дата — год рождения Милочкиной мамы. Это на память, он теперь не проживет долго. Милочка бурно возражает. Еще чашка, старинная, из синего-синего фарфора. Кобальтовая чашка. С золотым ободком, завернута в газету двадцатилетней давности. Бабушка из нее пила. Милочка представляет себе квартиру со старинной мебелью, круглый стол, бордовая скатерть с кистями, низкий абажур, буфет. Молодой Александр Михалыч достает из буфета кобальтовые чашки в честь гостьи. Где только при этом его семья? Помни Марию! «Давайте, Людмила Валерьевна, на посошок до пальмы дойдем!» Они идут до пальмы, которая в конце коридора. Старик уже в пиджаке, побрит, воротник рубашки свободно болтается на исхудавшей шее. Шаг у него тверже, увереннее, но он крепко держит Милочку за руку. Теперь она убеждена, что это ее дед.

В субботу придет Дима. Милочка скажет ему, что не выйдет за него замуж. Все будут в шоке! Милочка ни за что не уйдет из отделения. Она передаст все свои пробирки второму аспиранту, у него неудачная тема, а Милочкину тему выбирала вся семья во главе с бабушкой-профессором. Милочка будет каждый день входить в палаты и разговаривать с больными, нет ничего на свете интереснее живых людей. Она будет пить кофе из синей чашки с золотым ободком и старую газету тоже ни за что не выбросит.

В субботу она поговорит с Димой… А в пятницу вернулся Макс. «Скорей, я дома еще не был! Поехали! Успел только колбасы купить в ларьке! Кот меня возненавидел, наверное». На кухне у стены батарея пивных бутылок. В раковине — турка с кофейной гущей. На подоконнике — мисочка «для настоящих мужиков». Под столом — кроссовки сорок пятого размера. Милочка вынула из сумки кобальтовую чашку с блюдцем. Поставила на стол. Стащила через голову свитер. «Я дома». Макс и кот смотрели на нее и улыбались. Оба.

В каждой женщине есть изюминка, в Милочке — сплошной виноград. Свежий, веселый, живой. Такой разный. Хотя мама ее осуждает, папа удивлен, бабушка вне себя. Но они привыкнут к переменам, и все непременно скоро наладится. Дима разочарован, разочаровался в Милочке. Он так и сказал. Это тоже скоро пройдет, главное, чтобы не иссякли правила. Умер во сне старый Шапиро. Милочка так и не решилась навестить его. Наверное, она просто боялась услышать, что он ей не дед? Чак скинул со стола кобальтовую чашку и разбил. Осталось блюдце, его убрали в шкаф. Милочка работает на старом месте обычным врачом, а из аспирантуры ушла. Она беременна от Макса, он убрал из комнаты автомобильные колеса, чтобы было, куда поставить кроватку. А еще он бросает курить, но это уже начало новой истории…

Побудь здесь еще немного

Больница видна вдалеке из замазанного наполовину окна ванной, как будто собранная из огромных пластмассовых деталей конструктора. Больше всего Наташа любит ее такой — утренней, еще заспанной, замершей перед новым днем всем своим сложным многоярусным организмом. Вот-вот смена дежурства, сестры что-то дописывают, доделывают утренние назначения. Тяжелобольные забылись наконец быстрым неверным сном, обессиленные ночными болями и страхом. Выздоравливающие, наоборот, спят сладко и глубоко. Добирают последние минуты отдыха дежурные врачи. Дремлет, прикорнув на топчане, санитарка приемного покоя Валентина Григорьевна по прозвищу Гриша, уже закончившая утреннюю уборку. Врач реанимации Антон Фролов, приоткрыв дверь черного хода, курит первую утреннюю сигарету. Позевывая и ежась от утреннего сквозняка, уборщица тетя Клава ставит на площадку девятого этажа ведро и швабру.

Тихо. Так бывает только после обеда по выходным. Пустует стоянка машин перед больницей, кроме фроловских «Жигулей», ни одной машины нет. Пуста и стоянка у соседнего высотного здания — офисного центра. Из-за него выходят на рассвете первые лучи солнца, подсвечивая на фасаде больницы оранжевые полоски на белом фоне и ниже, зеленые, над козырьком въезда «Скорой помощи». Именно эти полоски и разноцветные сектора по фасаду делают здание больницы похожим на сборный детский конструктор. И чайки. Белые чайки на фоне синего утреннего неба.

С Наташиного пятого этажа над верхушками парковых лип видны только больничные седьмой, восьмой и девятый. Неврология, ревматология и легочники. Блестят ряды окон, и кроме игрушечной крепости, здание напоминает рубку океанского лайнера над волнами нежно зеленеющих майских крон. Наташа торопливо отворачивает сразу оба крана — задумалась.

— Как можно так долго мыться, когда отец и так весь на нервах? Он встал давно и уже полчаса не может попасть в ванную. Что там делать вообще так долго каждое утро?

Свекровь говорит довольно громко прямо под дверью ванной. Ее воображаемый собеседник, всегда согласный и сочувствующий — Наташин муж, четвертый год живет в Голландии. Наташе даже приятно сейчас, что он отсутствует и поэтому не может принять сторону матери.

Вчера замечала — ровно семь минут. Умыться, принять душ и почистить зубы быстрее очень трудно, она пробовала. Сегодня не больше, точно не больше. Часы на подзеркальнике, не забыть взять, а то потом уже сюда не попасть. Она должна испариться из дома, пока свекор моется и завтракает. И собрать сына в школу. Халат натягивает кое-как на мокрые плечи, расческа в кармане, привычно проверяет, все ли в порядке. За столько лет жизни в людях привыкла слушаться. Она не сердится на свекровь, устала. Тратить на это силы каждый день, только подогревать обиды. Еще чуть-чуть, и она отсюда уедет. Уедет?

Воды на полу нет, мыло на месте, стаканчик со щетками не сдвинут. «Отец не выносит беспорядка». Старый кран надо обязательно закрутить туго, за дверью тишина, и Наташа, как обычно, на минуту представляет, что там никого нет. И тогда она распахнет дверь ванной и пройдется по комнатам, шлепая тапочками. Включит свет, откроет окна, выветрит тяжелый напряженный дух раздражения и злости, из-за которого так часто бывает тишина. В их перенаселенной двухкомнатной квартире, где живут совершенно чужие люди, тишина — нехороший признак.

— Готов?

Наташа говорит шепотом и выглядывает в щелку приоткрытой двери, сын Саша в комнате уже одетый в куртку и ботинки, с рюкзаком. Дедушке нельзя мешать, он много работает, имеет право на полноценный отдых. На утро без внука и невестки, путающихся под ногами. На самом деле, Саша просто знает — у деда утром такое настроение, что лучше с ним не встречаться, лучше уйти незаметно. А вечером также незаметно вернуться, и чтобы мама принесла ужин в комнату. Кто сказал, что может быть по-другому?

Наташин муж — математик. Уехал по контракту и работает в Дерпте. Учит голландских студентов русской математике. В этом году летом контракт заканчивается, но в Россию он не вернется, нашел место в Канаде. Постоянную позицию. Это зарплата, возможность снимать просторное жилье, содержать семью. Казенные, безликие фразы из электронных писем. В сентябре семья должна вылететь к мужу. Навсегда. Наташина позиция при этом его не интересует. Они столько лет не виделись, и не понятно даже теперь, кто они друг другу. В сентябре Наташа и Саша сядут в самолет и улетят из этого дома неизвестно куда.

До отъезда Наташин муж успел закончить аспирантуру и написать диссертацию. Успел поработать ассистентом на кафедре общей математики. Пожить на родительской шее. Он старше Наташи почти на восемь лет и выглядел всегда взрослее. Белокожий, с вкрадчивым, немного томным голосом. С чертами лица, смазанными и плавными, рыхлым носом, припухшими желтоватыми веками, рыжеватой пушистой бородкой. Когда-то Наташа могла часами разглядывать это лицо, запертая в своем добровольном заключении — меньшей из двух комнат квартиры его родителей. Смотреть, как он читает, пишет, готовится к лекции. Дышать его дыханием, интересоваться его интересами. Они жили мирно и спокойно, даже Саша маленький не плакал. Тихо жили, не позволяя друг другу поговорить по душам, поспорить, поругаться. Наташа всегда соглашалась с мужем. Кто же будет спорить шепотом? Потом он уехал зарабатывать деньги. Наташа собрала чемодан, погладила рубашки, завернула в газету альбом с фотографиями. Это временно. Голландия — не Северный полюс и не Япония, к примеру. Несколько часов в самолете. Он не прилетел ни разу.

У подъезда Наташа сразу ускоряет шаг, еще медленный и осторожный на лестнице. Расправляет плечи, пружинит дешевыми кроссовками на резиновом ходу. Дышит. В квартире у них всегда душно, пахнет старыми обоями и свекровиным травяным бальзамом. Им через парк, до школы, а потом до больницы. Единственная возможность побыть еще семьей, вместе, но вне дома. Саша в седьмом классе, рюкзак у него тяжеленный. Кроме учебников, еще две книги: одна — читать на перемене и еще одна — на случай, если первая закончится. Он как всегда задумчив, но тоже оживляется, очутившись на улице. Перепрыгивает лужу, потом оборачивается и подает Наташе руку, как взрослый. Двенадцать лет назад Наташе так же здесь подавал руку муж, тогда ремонтировали трамвайные пути, было грязно и негде перейти дорогу. Они вышли вечером погулять. «Вы идите, погуляйте часок, пока отец успокоится, придет в себя», — сказала свекровь. Ему сообщили, что Наташа беременная. Выбирали день и час, муж набирался смелости. А у Наташи тогда сильно болела мать, умирала, как выяснилось позже, она готовилась к другому. «Идите, идите», — свекровь им первый раз куртки и обувь принесла прямо в комнату, это уже потом стало правилом, в коридоре не толпиться и не шуметь.