Антропология повседневности - Михаил Губогло

Оказавшись в иноэтнической среде, надо было думать прежде всего о том, как не входить в чужой монастырь со своим уставом. И снова, который раз в исторической судьбе гагаузов, им на помощь пришла их православная вера, их терпение и любовь к труду.

В тесном вагоне («краснухе») по дороге в Сибирь оказались люди из разных деревень Чадыр-Лунгского района. Израненные душой и новым, свалившимся горем, люди временами ехали молча, лишь шепотом рассказывая страшные истории про голод 1946 г. В каждом селе первыми умирали самые слабые – дети и старики. Их сносили в общую могилу. У оставшихся живых членов семьи не было сил дойти до кладбища и рыть отдельные могилы. Кто-то нес ребенка, родителя, бабушку с дедушкой.

Голод был настолько нестерпим и страшен, что варили сапоги, собирали старые кожи и варили из них бульон, драли и обсасывали кору фруктовых деревьев, отлавливали собак, кошек, крыс, мышей, любую живность, что попадала на глаза. Даже зажиточные семьи страдали наравне со всеми. Сначала в годы войны расположенные в деревнях немецкие и румынские военнослужащие ходили по дворам и забирали все, что находили. Отлавливали поросят, телят, коров, кур, гусей для армии.

Маленькие дети караулили, когда по улице пройдут лошади военных, чтобы выбрать непереваренные зерна кукурузы из оставленных после них следов.

Местное население было психологически парализовано жесточайшей деятельностью карательных органов, и прежде всего органов МГБ, по изъятию зерновых запасов, по выколачиванию двойных и тройных государственных поставок по мобилизации гагаузской и болгарской молодежи в трудовую армию, на работу в шахты Донбасса, в насильственное зачисление в ФЗО и ПТУ.

Накануне уборки урожая зерновых в 1947 г. был обнародован жесткий Указ Верховного Совета СССР «Об ответственности за хищение государственной и колхозной собственности», в соответствии с положениями которого за 2–3 кг колосьев пшеницы людей осуждали на срок от 5 до 8 лет.

Даже в год жестокой засухи выращенный урожай в первом колхозе отбирало государство. Не случайно одной из первых комсомолок Е. Родионовой «запомнилась сдача первого хлеба государству. На подводах, запряженных коровами, быками, – вспоминает пенсионерка, – везли мешки с хлебом под красным флагом через весь город на станцию» [Родионова 1989: 4].

В 1947 г., когда Е. Родионова вступала в комсомол, колхоз имени 28 (позднее «Маяк») начинался с двух ишаков и нескольких овец.

«… Пахали на коровах. Потом, чтобы не упустить время, сеяли хлеб вручную днем и ночью» [Там же].

Отдельные случаи сопротивления, если и имели место, они носили единичный, неорганизованный случайный характер. Это были скорее вспышки отчаяния, чем осмысленное отстаивание прав человека: когда в доме болгарской семьи в п. Кортен (Кирютня) бесчинствовал уполномоченный местной власти по выселению, в него, как разъяренная львица, «набросилась жена выселяемого. Схватила его за горло, и зубами вцепилась в щеку. Солдаты быстро на это среагировали и оттолкнули нападавшую женщину. Уполномоченный вынул из кармана носовой платок, приставил его к раненой щеке. Но большой крови не было. Видимо, укус женщины был не таким глубоким. Плачущая женщина, отталкиваемая солдатом, махала на уполномоченного своими, не совсем мощными кулачками» [Люленов 2003: 37].

3. Спасение от отчаяния

Женщины беспрестанно плакали и молились, особенно в первые дни бесконечного путешествия по запутанным дорогам Европейской части Советского Союза по дороге на ту сторону Уральских гор. От всех углов вагона доносилось «Аллахым сабур версии» («Дай, мой Бог, терпения»). «Аллахым вер сабур даянмаа». Несколько лет тому назад, в ответ на мой запрос о смысловой нагрузке слова сабур, Ольга Константиновна Радова в частном письме от 19.10.2005 г. рассказала о своей бабушке, которая порой повторяла «Аллахым, вер бана сабур дайанмаа». По ее словам, смысл этого обращения означал: «Господи, дай мне силу воли все выдержать». Мне думается, что в вагонных стенаниях спецпереселенцев слово сабур означало не только терпение, как это обозначено в гагагузско-русском и турецком словарях, но и более емкое понятие «сила воли». Несколько производных слов (словосочетаний) с участием слова сабур означают, в частности, сабурум олеум „вооружиться терпением“, сабурум калмады „терпение лопнуло“, сабурсуз калдым „обессилел“. В русском языке нет адекватного слова. В турецком языке saeir означает „терпение“. Однако я обнаружил это слово в арабском языке благодаря исследованиям М. Б. Пиотровского, в том числе в его кратком эссе с красноречивым названием «Ислам и судьба» (см., например [Пиотровский 1974: 119–128; 1994: 92–97]).

Отношение человека к судьбе (доисламского периода) и к воле Аллаха обозначается в исламе сабр. В самом этом слове М. Б. Пиотровский выделяет доисламский (языческий) и канонический (по Корану) смыслы. Согласно доисламским представлениям сабр – «это мужественное терпение, гордое терпение бедуина перед лицом превратностей и произвола судьбы, это его вызов ей. Это выносливость и безразличие к бедам. Так человек, но человек особенный, не такой как все, преодолевает проблему собственного бессилия перед судьбой. Уже в доисламское время появилось и понимание сабр, близкое к христианскому смирению, покорности судьбе, лишенное бедуинского к ней презрения. Это был уже шаг по направлению к Корану».

Постязыческая смысловая нагрузка слова сабр, по заключению М. Б. Пиотровского, означает – согласно Корану – терпение. Сабр в Исламе – «стойкое терпение, собирание всех сил, чтобы дождаться милости Аллаха, той самой милости, которая в той или иной форме обязательно будет явлена и снимет проблему кажущегося противоречия между догматом предопределения и догматом справедливости Аллаха» [Пиотровский 1994: 96].

В поведении высшей силы, как и в поведении человека, – делает заключительный вывод М. Б. Пиотровский, – ислам внес новый смысл, легший в основу образа жизни мусульманской цивилизации. Судьбу заменил Аллах, – более могущественный, более справедливый и более добрый, чем она (сама судьба. – М. Г.) [Там же: 96].

Возвращаюсь памятью в годы депортации и особенно в путешествие в телячьих вагонах из Молдовы в Сибирь, и невольно приходит в голову мысль о том, что Сабур «по-гагаузски» – это самое популярное понятие в среде насильственно изгнанных из родных очагов людей, это – мера всех сил и слабостей, страстей и нервов, это способность смотреть в глаза смертельной опасности и не томиться по утерянному счастью, которое осталось где-то там далеко, под тем предутренним дождливым небом Чадыр-Лунги. Одним из великих грехов, которому нет прощения, согласно Евангелию и толкованиям богословов, считается отчаяние. Акцентируя внимание на этом, Анатоль Франс говорил, что церковь остерегается его совершать и призывает паству никогда не отчаиваться [Франс 1960: 583]. Безвинно угнанные народы, попав из теплого намоленного Буджака в пустеющие деревни Зауралья, как будто ударом судьбы низвергнутые в омут, тем не менее не впали в отчаяние, а, засучив рукава, принялись усердно работать, находя в труде спасительный сабур, то необходимое терпение, без которого можно было бы заживо добровольно ложиться в могилу.

«Отчаянье рождает вдохновенье», – сказал недавно известный русский кинодраматург Юрий Арабов, автор киносценария «Доктор Живаго», по роману Бориса Пастернака[3].

На Каргапольском полустанке разгрузили из вагонов ночью и тут же на колхозной подводе повезли в село. Позднее, попав в Тамакулье, спецпереселенцы прежде всего были потрясены повседневной нецензурной руганью. Ругались стар и млад. Овдовевшие бабы матерились и страшно пили, чтобы не думать о своей горькой судьбе и сломанной, безутешной жизни.

После возвращения из депортации в 1958 г. наш родственник Губогло Савва Константинович, младший сын младшего брата моего деда, вернул нам комплект оборудования для виноделия. Все орудия по переработке винограда, в том числе шарапана (прямоугольная полубочка, в которой накапливается сок (шира) раздавленного винограда), ручной винтовой пресс («тяску»), дробилка с двумя горизонтально крутящимися чугунными валками. Будучи страстным любителем лошадей, дед одновременно любил закупать гектары земли. Однако из сельскохозяйственных занятий он отдавал предпочтение земледелию и виноградарству и был равнодушен к садоводчеству и огородничеству. Во дворе нашего дома, рядом с крыльцом росла всего одна чахлая груша и в палисаднике сливовое дерево. Я помню, как накануне депортации он протестовал, когда мы с мамой пытались часть нашего хармана, выведенного за пределы двора, приспособить под грядки для перца и арбузов, помидор и огурцов.