Интим не предлагать! - Агата Лель

— В смысле?

— В коромысле! — осталось показать язык и добавить бе-бе-бе — и точно два второклассника на продлёнке.

— Кто ты мне такой, чтобы тебя позорить? — всё-таки вырывает руку горгона и массирует запястье.

— Вообще-то, муж.

— Фиктивный!

— Не важно! Он какой-то галимый ботаник. Лузер. Только посмотри на его тяпку! На моих глазах зажиматься с ним, это, блин… стрёмно. Хочешь мой авторитет в глазах друзей подорвать?

— Эдик мой друг, мы вместе курсовую писали, а ты идиот! И что только на тебя нашло?!

Васильковые глаза сверкают праведным гневом и до меня только доходит: а действительно, что? Пелена какая-то. Наверное, я просто привык держать всё и всех под своим неусыпным контролем, и тут жена! — пусть даже фиктивная, позволяет себе такие вольности.

И вроде бы должно быть пофигу — мне Ромашкина и не нравилась никогда, я её как женскую особь в упор до спора не видел, но вот почему-то не пофиг. И это выводит из строя. Раздрай какой-то.

За домом грохочет трек Ланы Дель Рей, по небу хаотично мечутся рассеянные лучи прожекторов: жёлтый, красный, синий. Синий, красный, жёлтый.

Гул голосов, взрывы нестройного смеха, звон разбитого стекла.

— Откуда Пашутина так хорошо знаешь? — уже спокойнее задаю вопрос, но Ромашкина меня игнорит, рассматривая чёрное с разноцветными всполохами небо.

Шумно выдыхаю через нос и считаю до десяти. Эта баба меня точно в могилу сведёт. До чего же упёртая! Кошусь на её профиль: губы сжаты, подбородок горделиво приподнят.

— Так и будем в молчанку играть?

— Не твоего скудного ума дело — откуда, — пыхтит, не отрывая взгляда от мелькающих огней.

— Ну а всё-таки? — не знаю почему, но этот вопрос не даёт мне покоя. Чувствую какой-то подвох, не срастается что-то. И чем дальше в лес, тем острее чуйка.

— Вообще-то, мы в одном универе учимся. Короче, отвали.

Точно что-то не договаривает, но не вытряхивать же ответ силой. А с другой стороны — какая мне до всего этого разница?

Вообще, ситуация идиотская. Свадьба эта, спор, ботаник. В табло зачем-то ему двинул.

Опускаю взгляд на правую руку, сжимаю и разжимаю кулак. Костяшки болят, нормально так заехал, вообще ведь ни за что.

— Я пошла, — роняет она, и я безразлично бросаю:

— Валяй.

Только она делает шаг, как вдруг, кажется, совсем недалеко, откуда-то из-за рядка остроносых туй начинают выпрыгивать со свистом ракеты. Салют!

Хватаю застывшую и порядком побледневшую Ромашкину за талию и притягиваю к себе ближе. Она цепляется за воротник моей джинсовой куртки и вжимает голову в плечи после каждого нового выстрела. В голубых глазах отражаются разноцветные искры и неподдельный ужас; она тяжело и часто дышит, и я улавливаю аромат клубничного мохито.

— У-у-у! Аа-а! — разносятся с той стороны дома радостные вопли на каждый новый залп, которых, казалось, было несметное количество.

Сюрреализм какой-то. Пару минут назад мы разругались в хлам, а теперь зажимаемся как ванильная парочка. И, судя по тому, как она прильнула к моей груди, её наш тандем тоже не сильно напрягает.

Её волосы пахнут ментоловым шампунем, дымом от мангала и немного ванилью. Вспомнил натыканные в стакан палочки за занавеской на подоконнике и всё встало на свои места.

Так мы и зависли — крепко прижавшись друг к другу, созерцая чернильную густоту неба с яркими вспышками салюта. И лишь когда залпы прекратились, Ромашкина словно выходит из оцепенения: поднимает на меня глаза и будто вводит в транс бирюзовыми сапфирами. Губы призывно приоткрыты…

Возникала мысль — сейчас поцелует, но вместо этого она брезгливо морщит нос и ядовито так:

— Руки свои убрал.

— Чего?

— Если хоть ещё раз воспользуешься моментом и надумаешь меня лапать…

Офигев, снимаю с её талии руки и засовываю ладони в карманы джинсов.

— Да сдалась ты мне — лапать. Сама приклеелась.

— Я с детства панически грохота салюта боюсь, как и воздушных шаров. Идиот, — и, звонко стуча каблуками о каменную тропинку, уверенно направляется обратно в гущу событий.

Когда я, побродив по задворкам и приведя мысли в порядок тоже возвращаюсь ко всем, Ромашкиной, её подруги и невинно избиенного Эдуарда там уже нет. Да даже Пашутин и тот куда-то испарился.

Да уж, вечеруха реально выдалась зачёт.

Отожгла лапуля, твою маму. Да и я не подкачал.

Часть 13

Дурочка! Надо было у него ключи попросить или домой в Печатники ночевать ехать. Когда он теперь нарисуется?

Зато гордая!

Стуча зубами от холода, интенсивно растираю руками покрывшиеся мурашками предплечья. На улице тихо, ряд однотипных таунхаусов погрузился в глубокий сон, только в окнах нескольких домов горит тусклый рассеянный свет. Ну удивительно — второй час ночи. А я на улице торчу.

Зачем вообще только потащилась эту дурацкую вечеринку! Это всё Цветкова — позвонила вечером и сказала, что сама Самсонова её на свой день рождения пригласила. Понятно, что не по большой дружбе, они птички совсе-ем разного полёта, просто Анька курсовые для неё за небольшое вознаграждение писала, ну вот и удостоилась великой чести. Разумеется, одна бы она в жизни туда не пошла — позвала меня, но если бы я знала, что Малиновский тоже туда поехал, ноги бы моей там не было.

Хотя сама виновата, надо было догадаться, куда это он вечером так тщательно мылился — весь бомонд универа сегодня тусовался у Самсоновой.

Поднимаю околевшую руку и смотрю на часы: если через двадцать минут не появится, вызываю такси и еду к Цветковой, а завтра подаю на развод! Терпеть к себе такое отношение ниже моего достоинства. Словно заслышав мои угрозы, где-то совсем близко слышится шуршание покрышек о гравий — серебристый Бентли Малиновского неспеша катит к воротам. Неужели, явился. Что-то он рано так сегодня, ну надо же.

Против желания вспомнила, как он обнимал меня за домом и поняла, чем это от меня так неуловимо пахнет — его парфюмом.

— Почему