Висельник и Колесница - Константин Жемер

Продолжив путь, компаньоны вскоре увидали во тьме жёлтый огонёк. То светилось окно кордегардии[64] на французской сторожевой заставе. Караульный, по виду обычный армеут[65], спокойно дремал, облокотившись о полосатый шлагбаум, умудряясь при этом не выпускать из рук длинного ружья с примкнутым штыком.

Фёдор подъехал вплотную и, развернув лошадь, вознамерился пнуть часового ногой. Но Максим жестом остановил графа и громко прочистил горло.

- Стой! Кто идёт? – голос француза сорвался на петушиный крик.

- Спиш-ш-шь, опозоренный сын волчицы?! – грозно зашипел на него полковник. – Благодари судьбу, что мы не казаки, а то уже извивался бы на пике, словно таракан на булавке. Ничего, сейчас вызовем из караулки сержанта, он тебе живо объяснит, чем кошмарная явь отличается от сладкого сна на посту.

Часовой съежился и прошептал:

- Не губите, добрые господа, весь день без еды, вот и сморило от слабости…

- Весь день, говоришь? – показательно смягчил тон Максим, а затем, порывшись в седельной сумке, вынул увесистое кольцо свиной колбасы. Раздумчиво, словно, не замечая алчно горящих глаз француза, покачал груз в руке и лениво уронил вниз. До земли колбаса не долетела, и русские тут же услыхали звериное чавканье.

- Эй, малый! – хохотнул Толстой. – Ты прежде дай проехать, а угощаться будешь позже.

Шлагбаум взлетел вверх так, что чуть не вылетел из пазов, подорожные минули заставу надменно, как и подобает победителям, постовой же козырнул на прощание. На миг в глазах солдата мелькнула благодарность, а потом всем его вниманием завладела упоительно вкусная, влекущая чесночным ароматом снедь.

- Послушай, Максимус, – лишь только застава скрылась из виду, фамильярно обратился к спутнику Фёдор, – а много ли ещё колбасы осталось?

- Что, тоже аппетит разыгрался, друг…Теодорус?

- Да нет, я иное подумал. Может, следовало вместо смертоносного оружия побольше запастись колбасой и прочей провизией. Глядишь, всю французскую армию бы одолели, – высказав это соображение, Толстой замолчал, но вдруг хлопнул себя по ляжке:

- Слушай, Максимус, всё не идёт из головы тот сон. Вроде уже и позабыл, что там привиделось, но осталось странное ощущение, будто сон - вещий! Да нет же, глупости, чур меня! Ранее уже случалось похожее дело. Помню, довелось на Алеутских островах гостить у добрейшего племени индейцев-калошей. Раз закончился у меня табачок, ну, я и позаимствовал толику у местного шамана. Кто ж его знал, что он туда ядовитых грибов добавляет. Лишь закурил я ядрёной смеси, как тут же привиделось чудное. Да такое яркое, такое радостное… Правда, потом желудок наизнанку вывернуло и долго рвало жёлтой слизью. О-о! Кажется, понимаю, в чём причина нынешнего курьёзного сна! Я ведь перед отъездом купил у хозяина «Драгуна» флягу горькой настойки. А в дороге опустошил её до донца. Видимо в настойке была отрава. Как вернусь, первым делом отхлещу прощелыгу-трактирщика плетью.

- Не загадывай наперёд. Столько с тобой разного может приключиться, что кабатчик пока может спать спокойно, – вздохнул Крыжановский.

- Твоя правда, Максимушка, загадывать наперёд – зряшное дело. Я ведь приехал в Тарутино, собираясь вступить в отряд моего доброго друга Дениса Давыдова. Того в лагере не оказалось, вот я и зашёл в трактир мерзавца-отравителя, чтоб в картишки перекинуться. А далее – вон как вышло… И еду нынче пленником честного слова подле тебя, направляясь прямиком в неизведанное грядущее.

- Это который же Давыдов? Не гусарский ли подполковник, знакомый мне по Финляндии как славный и смелый малый? Тот, что в нынешнюю кампанию придумал поднять мужиков против французов?

- Он самый! Поверь, нет на свете другого, столь же достойного человека! А какие стихи пишет! Вот, послушай, к примеру, что Денис сочинил обо мне в прошлом году:

Толстой молчит! – неужто пьян?Неужто вновь закуролесил?Нет, мой любезный грубиянТуза бы Дризену отвесил.Давно б о Дризене читал;И битый исключен из списков -Так, видно, он не получалТолстого ловких зубочистков.Так, видно, мой Толстой не пьян.

- О чём это? У тебя, Фёдор, что-то вышло с Дризеном из морского кадетского корпуса? – поинтересовался, зевая, Максим.

- Расскажу как-нибудь в другой раз, в более уместной обстановке. Нынче же сия чарующая ночь располагает к предметам исключительно лирическим. Как тебе такое? – Американец встал в стременах и заорал во всю глотку:

Au fond de leur palais leur majesté terribleAffecte à leurs sujets de se rendre invisible,Et la mort est le prix de tout audacieuxQui sans être appelé se présente à leurs yeux[66]!

- Поправь, граф, но сдается, что мы больше не одни! – перейдя, также, на французский, негромко сказал Максим.

- Доброй ночи, господа! – от ближайшей рощицы на дорогу выезжали всадники, числом в чёртову дюжину. Хвостатые драгунские каски, кавалерийские карабины и иное бряцающее железо, какового не разглядеть в темноте, явно указывали на то, что компания подобралась весьма серьёзная. Четвёрка впереди – определённо офицеры, остальные – солдаты.

«Скверно, очень скверно, – подумал Максим, – этих за колбасу не купишь, а случись заварушка, пожалуй, легко не одолеешь». Толстой же предпочел не размышлять. Совершенно развязным тоном он потребовал от французов назвать пароль.

- Ранее для истых патриотов старой доброй Франции, паролем был девиз «Да здравствует король!», но вот уже почти два десятка лет минуло с той поры, как лишились права на жизнь не только девиз, но и его монархическое величество, – с трагичным спокойствием ответил немолодой драгун, что прежде желал доброй ночи.

- Пусть будет так, – в тон сказал Толстой. И хоть мы с …э-э-э… гражданином не разделяем роялистских убеждений, но, по крайней мере, теперь есть ясность, что перед нами – не вражеские лазутчики, а товарищи по оружию.

- Что будем делать? – спросил он шёпотом у полковника.

- Импровизировать, – ответил Максим, – наши и их жизни нынче расположились на кончике твоего языка.

- Вполне согласен, – удовлетворенно оскалился Толстой.

- Господа! – крикнул он встречным. – Не знаю ваших имен, но искренне верю в вашу, господа, понятливость! Ибо мы возвращаемся из весьма важной поездки, цель которой не имеем права открыть никому, кроме пославшего нас.

Блеф графа удался как нельзя лучше. Французы приняли их с Максимом за своих и наперебой принялись представляться.

Седой драгун, что первым вступил в разговор, отрекомендовался Николя Трюбле. Следом назвался ладный, среднего роста, с приятным лицом: – Франсуа Аруа де Тер. Третий офицер попросил звать его Редан. Подполковник Кериак, – представился четвёртый.