Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

— Вы меня утомляете. Данный визит не предусмотрен нашим договором. Вы плохо владеете своей профессией. Если вам угодно, чтобы я рекламировала ваш новый бидонвиль, обсудите иные условия контракта с моим агентом. У меня все.

С этими словами она вернула мобильник своему пажу, приказала ему срочно вернуться в Луксор и уладить это дело до ее приезда. После чего экскурсия продолжилась, но дама, хоть и по-прежнему неразговорчивая, вдруг стала необыкновенно внимательна, заулыбалась ироническим комментариям нашего гида и вообще стала явно наслаждаться прогулкой, как будто ей требовалось выплюнуть немного яда, чтобы прочистить горло и нормально начать день.

На обратном пути мы вернулись в город по суше: нам хотели продемонстрировать новый мост через Нил. Переправившись на другой берег и заранее приуныв от перспективы просидеть весь день одной, я пригласила нашего гида пообедать со мной в гостинице, у бассейна. Он с извинениями отказался: его ждали в храме Карнака, где какой-то нубиец, работавший на раскопках Красной Молельни, стал жертвой солнечного удара. Коринна Герье была потрясена:

— Как! Разве у негра может быть солнечный удар?

Эта реплика, произнесенная ее бесстрастным, ровным голосом, прозвучала как наивная провокация в духе Марии-Антуанетты, советующей есть пирожные тем, у кого нет хлеба. Окончательно потеряв терпение, наш гид заткнул ей рот:

— Ну да, представьте себе, совсем как у белых. Которые, между прочим, едят бананы, совсем как негры.

Доказав таким образом, что им руководит любезность, но отнюдь не рабская услужливость, гид тотчас заверил Герьершу, что все это не так страшно. Тем не менее она была оскорблена и по возвращении в отель ушла не попрощавшись. Старик изничтожил ее вконец, сказав:

— Это вы так на нее подействовали. Она считает, что никто не имеет права быть красивой рядом с ней.

Джентльмены, способные на такой комплимент, на улице не валяются, и я вручила ему 500 франков. Кажется, он счел такую сумму чрезмерной, но я, не вдаваясь в подробности, заверила его, что для фирмы «Пуату» это сущие пустяки. И снова начала уговаривать его отобедать со мной. На его месте я, всегда готовая променять худшее на лучшее, уступила бы без колебаний, но эти тонко воспитанные, деликатные господа преклонного возраста требуют большего внимания, и мне пришлось долго обольщать его улыбками; наконец он сдался. Это была удачная мысль: пока нам накрывали на стол, появился Дармон.

Он удрал с официального рабочего обеда под предлогом плохого самочувствия от жары. В Верхнем Египте месяц июль делал это алиби вполне убедительным. Он вошел ко мне босиком, и я впервые вдруг нашла его необычайно привлекательным. Длинные, откинутые назад волосы придавали ему романтический вид. Одетый в бежевые шорты в стиле английских полковников и бледно-голубую рубашку поло навыпуск, он держался как богатый яхтсмен-аристократ, беззаботно проводящий жизнь на прогулочных причалах Ньюпорта. И был, как ни странно, ужасно похож на подростка. Безразличие к тяготам министерских обязанностей еще больше молодило его. С первых же слов он разоткровенничался со старым профессором:

— Когда я просмотрел речь, написанную моими спичрайтерами, я чуть не заснул от скуки. Любую оригинальную идею приходится проталкивать с трудом, но тут их и в помине не было. В таких речах положено клеймить несправедливость рыночной экономики, пугать людей глобализацией и, разумеется — без этого не обойтись, — высказывать озабоченность по поводу «того мира, который мы оставим своим детям». Я знаю, что читать наставления богатым, ничего не давая бедным, — моя основная обязанность в данной акции, но тут я просто «потёк». В настоящий момент атташе по культуре зачитывает эти глупости вместо меня.

Излишне говорить, что мой язвительный старичок-профессор сполна оценил этот насмешливый цинизм. Он тоже давным-давно отказался от сомнительного удовольствия слушать заезженные пластинки официальных речей. Великие идеи служили ему теперь лишь источником кратких изречений. И он ответил в том же духе:

— В следующий раз, господин министр, поступайте как Калигула: ставьте свою мысль с ног на голову. Например, спросите публику, что она думает по поводу опасных детей, которым мы оставим наш добрый старый мир.

Дармон резко поднял голову, пристально взглянул на профессора и отчеканил бесстрастным тоном, совсем как Герье:

— Прошу вас не называть меня «господином министром».

Обескураженный старик замолчал, не понимая, чем он прогневал своего собеседника. Дармон холодно объяснил то, что мой гид не осмеливался спросить:

— Вам следует обращаться ко мне «ваше превосходительство».

Куда только подевались его улыбки и очаровательная небрежность осанки?!

Эта заносчивость просто ошарашила меня. Неужели он не чувствует, насколько мерзко и смехотворно его поведение? Атмосфера резко накалилась. Прошло несколько длинных, томительных мгновений. И вдруг Дармон разразился хохотом, обозвал нас «дурачками» и попросил старого профессора называть его Александром.

Я пересказываю этот эпизод потому, что он сполна характеризует его. Всю жизнь Дармон придерживался границ своего круга, и социальный успех был его давним и верным спутником, но он обожал подзуживать этого старого товарища грубоватыми шутками и сарказмами. Он строго требовал соблюдения правил этикета по отношению к себе, но, установив сей церемониал, любил тут же послать его к черту. Он презирал общество и его обычаи, доходя в этом до экстравагантности; но опасность заключалась в том, что, относясь с полным безразличием к внешним знакам почтительности, он тем не менее бдительно следил за словесным ее выражением.

Сидя за столом в непринужденной обстановке и накачиваясь французским розовым вином, как простой водой, Дармон и «проф» весело блуждали в лабиринтах своей эрудиции. Древняя эпоха фараонов была для обоих пестрым клубком, из которого они время от времени вытягивали для меня ту или иную путеводную нить. Дармон ориентировался в античных царствах как у себя дома, однако его восхищение перед ними не умаляло его критического настроя, и он не пощадил древних писцов и художников: они, мол, были лишены чувства юмора, никогда не изображали любовь, а их архитектура ни на пядь не продвинулась вперед за две тысячи лет… Старый профессор и не думал спорить; в свой черед он обвинял жрецов в приверженности к застывшим религиозным канонам. Боги были слишком вечны, чтобы любить перемены…

После обеда Дармон целый час плавал в бассейне, потом пришел в мой сьют, и мы занялись любовью. Средь бела дня, при открытых окнах, с видом на Берег мертвых. И снова я всецело поддалась его обаянию.

Позже, на закате, мы совершили прогулку в фелуке по Нилу. Во время беседы я вскользь, как бы не придавая этому значения, коротко, но ясно сказала о том, чего ждет от меня «Пуату». Дармон не стал требовать уточнений, не высказал никаких оценок, просто прижал меня к себе и несколькими словами обратил дело в шутку:

— Прекрасно. Очень интересно. Поговорим об этом через год. А пока — пусть они вам платят!

Глава VIII

Ситуация развивалась именно так, как ему и хотелось. Шел месяц за месяцем. При случае я наведывалась в башню «Пуату». Девицы-портье с 35-го этажа неизменно встречали меня дежурной радушной улыбкой, и мне безумно хотелось отхлестать их по щекам, чтобы проверить, не прилипнут ли они к моей ладони. Вместо этого я пробиралась в кабинет Сендстера. Не зная, чем заняться, я цеплялась за него, точно беззаботная мартышка за ветку. Время от времени он приглашал меня пообедать с ним в одной из столовых правления. А иногда я просто сидела и просматривала подготовленную его службами документацию о странах, куда он возил меня в «обозе» Поля. Но чаще всего я приходила за посланиями, которые фирма «Пуату» желала передать лично Дармону, — это были секретные письма, в содержание которых руководство не считало нужным посвящать меня. При первом же удобном случае я стащила в канцелярии пачку конвертов с логотипом правления фирмы и теперь, имея возможность подменять их, частенько знакомилась с этими письмами. Но вскоре мой интерес к ним остыл: они содержали исключительно профессиональную информацию. Что не мешало мне отксеривать их и отсылать матери, которая хранила весь наш архив где-то на острове Монахов. И как же разумно мы с ней поступили! Во-первых, потому, что в один прекрасный день мать узнала из одного такого сообщения, что «Пуату» собирается приобрести некую английскую фирму по производству медицинской электронной аппаратуры, и купила пакет ее акций еще до того, как их выставили на продажу. Во-вторых — и это самое важное — в письмах дважды упоминалось имя одного посредника, знакомство с которым Дармон позже, в кабинете следователя, категорически отрицал. Что и дало мне тогда драгоценную возможность давить на него. Однако я забегаю вперед.