Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство - Дэйв Пельцер

Той осенью мама начала вымещать свое недовольство и на других людях. Конечно, сильнее всего она по-прежнему изводила меня, но теперь доставалось друзьям, мужу, брату и даже ее собственной матери. Я и до этого замечал, что мама не ладит со своей семьей. Она считала, будто все пытаются указывать ей, как надо жить. В присутствии других членов семьи она чувствовала себя не в своей тарелке и особенно не любила оставаться наедине с матерью, поскольку та тоже была сильной, волевой женщиной. Бабушка обычно говорила, что маме следует купить новое платье или сходить в салон красоты, причем была готова сама все оплатить. Ее дочь не только отказывалась от предложений, но и принималась кричать до тех пор, пока бабушка не покидала наш дом. Иногда она пыталась помочь мне, но от этого становилось только хуже. Мама настаивала на том, что ее внешний вид и то, как она воспитывает детей, «никого не касается». После нескольких подобных столкновений бабушка почти перестала нас навещать.

Приближалось время праздников, и мама все чаще ссорилась с бабушкой по телефону. Она обзывала собственную мать такими словами, которые нормальному человеку и в голову-то не придут. А доставалось в результате их ссор опять же мне, потому что, бросив трубку, мама искала, на ком бы выместить злость. И конечно находила. Однажды, сидя в подвале, я услышал, как мама зовет братьев на кухню и сообщает, что у них больше нет бабушки и дяди Дэна.

Отношения между мамой и папой испортились окончательно. Когда он приходил с работы — на десять минут или на целый день, — она принималась кричать, стоило ему переступить порог. В результате у папы вошло в привычку напиваться перед возвращением домой. Чтобы поменьше общаться с мамой, он брался за всякие подработки. Ему доставалось даже на службе. Мама часто звонила на пожарную станцию и выплескивала свой гнев на отца. Она называла его «бесполезным пьяницей» и «неудачником». После нескольких таких звонков пожарный, бравший трубку, перестал звать папу к телефону. Мама бесилась и опять вымещала на мне свою злость.

На какое-то время мама даже запретила папе появляться дома, так что мы виделись с ним только в Сан-Франциско, когда ездили за деньгами. Как-то раз по пути к отцу мы проехали через парк «Золотые ворота». Хотя моя злость никуда не делась, я все-таки вспомнил о тех временах, когда это место так много значило для нашей семьи. И братья тоже притихли. Кажется, они почувствовали, что парк потерял для нас свою притягательность, потому что мы никогда уже не придем сюда всей семьей, как раньше. Наверное, тогда братья впервые ощутили, что и для них закончились счастливые времена.

На какое-то время мама смягчилась по отношению к отцу. Однажды в воскресенье она посадила всех в машину; мы объездили несколько музыкальных магазинов в поисках кассеты с немецкими песнями. Мама хотела создать особенное настроение, когда папа придет с работы. Большую часть дня она провела на кухне, готовя роскошный обед с таким энтузиазмом, какого я не наблюдал уже много лет. Несколько часов мама занималась прической и макияжем. Она даже платье надела и на краткий миг стала той женщиной, какой была когда-то. Я вдруг подумал, что Бог наконец ответил на мои молитвы. Мама ходила по дому, переставляя все, что, по ее мнению, лежало не на своем месте, а я мог думать только о еде. Я так надеялся, что сегодня ее сердце оттает и она позволит мне поужинать с семьей… Напрасно.

К полудню все было готово. Мы ждали, что папа вернется в час, так что мама подбегала к двери каждый раз, когда мимо дома проезжала машину, чтобы встретить отца с распростертыми объятиями. Около четырех часов сослуживец привел пьяного папу. Отца удивил роскошный обед и внешний вид жены. Я слышал напряженный мамин голос: она изо всех сил сдерживала себя и старалась не сорваться. Через несколько минут папа ввалился в комнату. Я удивленно посмотрел на него — никогда не видел отца в таком состоянии. От папы так сильно пахло алкоголем, что в комнате дышать было невозможно. Стоять на ногах и держать глаза открытыми было для него непосильной задачей. Еще до того, как папа открыл дверь шкафа, я понял, что он собирается делать. И когда он принялся набивать вещами свою рабочую сумку, я расплакался. Я хотел стать маленьким и тоже влезть в его сумку, чтобы он забрал меня с собой.

Уложив вещи, папа опустился на колени, посмотрел на меня мутными, покрасневшими глазами и что-то пробормотал. Чем дольше я вглядывался в его лицо, тем сильнее у меня дрожали ноги. В голове без конца крутились вопросы: «Куда делся мой герой? Что с ним случилось?» Когда папа открыл дверь комнаты, пьяный друг, ждавший снаружи, чуть не сшиб его с ног. Папа покачал головой и печально произнес:

— Я больше не могу. Не выдержу. Твоя мать, этот дом, ты… Я больше не могу терпеть.

Перед тем как закрылась дверь, я услышал еле различимое: «Мне… мне… очень жаль».

В тот год День благодарения вышел отнюдь не праздничным. Мама в кои-то веки вспомнила обо мне и разрешила есть за столом с остальными членами семьи. Я сидел, вжавшись в стул, и внимательно следил за тем, чтобы не сделать и не сказать чего-нибудь, что может разозлить ведьму. Я чувствовал растущее напряжение между родителями. Они почти не разговаривали, да и братья предпочли молча жевать индейку. До конца обеда оставалось совсем немного, когда разразился скандал. А потом папа ушел. Мама вытащила из тумбочки бутылку с «успокоительным» и устроилась на диване. Она сидела, таращилась в пустоту и выпивала стакан за стаканом. Пока я убирал со стола и мыл посуду, я почувствовал, что на этот раз мамино поведение задело не только меня. Братья явно испытывают тот же страх, к которому я успел притерпеться за столько лет.

И все же родители не спешили окончательно рвать отношения. Они старались быть вежливыми друг с другом. Но к Рождеству оба устали от притворства. Ни мама, ни папа не выдержали постоянного напряжения и натянутых улыбок. Я сидел на лестнице, ведущей в гараж, братья открывали рождественские подарки, а родители снова обменивались едкими замечаниями и оскорблениями. Я молился, чтобы они помирились, хотя бы на Рождество. И думал, что, если Бог действительно захочет сделать маму с папой счастливыми, мне придется умереть.

Несколько дней спустя мама упаковала папины вещи в коробки и отнесла их в фургон, после чего мы все поехали в Сан-Франциско. Отец ждал нас перед грязным мотелем в нескольких кварталах от пожарной станции. Его лицо выражало явное облегчение. Я окончательно приуныл. Столько лет бесполезных молитв — и мама с папой все равно разводятся. Я сжал кулаки так крепко, что еще чуть-чуть — и разорвал бы ногтями кожу на ладонях. Пока мама с отцом и братья осматривали его комнату в мотеле, я сидел в машине и проклинал папу. Я ненавидел его за то, что он бросил семью. Но возможно, я гораздо больше завидовал папе — ведь ему удалось сбежать, а мне нет. Я по-прежнему должен жить с мамой. Перед тем как наш фургон отъехал от мотеля, папа нагнулся к открытому окну и передал мне какой-то сверток. Он сказал, что в нем — информация, которую он обещал достать мне для домашнего задания в школе. Я знал, что папа рад наконец избавиться от мамы, но я также заметил, что он с грустью смотрел нам вслед, когда мы уезжали домой.

На обратном пути в машине воцарилась мрачная атмосфера. Если братья и решались разговаривать между собой, то старались делать это как можно тише, чтобы не расстроить маму. Когда мы добрались до Дэли-Сити, она попыталась развеселить своих мальчиков и повела их в «Макдоналдс». Я, как обычно, сидел и ждал их в машине. Через открытое окно я смотрел на небо, словно укрытое тоскливым серым покрывалом. Я чувствовал, как туман оседает холодными каплями на лице. И с каждой секундой все отчетливей понимал: теперь маму ничто не остановит. Я лишился последней надежды. У меня больше не было сил бороться. Я чувствовал себя приговоренным к смерти, с той единственной разницей, что я понятия не имел, когда настанет время казни.

Я хотел выскочить из машины, но был так напуган, что не мог и пошевелиться. И я ненавидел себя за эту слабость. Вместо того чтобы бежать, я вцепился в сверток и попытался уловить запах папиного одеколона.

Когда я понял, что ничего у меня не выйдет, то чуть не разрыдался. В тот миг я ненавидел Бога больше, чем что-либо или кого-либо в этом мире. Ведь Он знал, как отчаянно я боролся за жизнь все эти годы, но вместо того, чтобы помочь, Он лишь равнодушно наблюдал за моими мучениями. Он поскупился даже на такую малость, как запах папиного лосьона после бритья. Бог забрал у меня последнюю надежду. Я молча проклинал Его, мечтая о том, чтобы никогда не рождаться на свет.

Вдруг я услышал, как мама с братьями подходят к машине. Я быстро вытер слезы и вернулся в свою раковину. Когда наш фургон выезжал с парковки перед «Макдоналдсом», мама посмотрела на меня и улыбнулась своей страшной улыбкой: