Да будет так! - Сара Уикс

Глава 15

Сейчас

— ЭЛЛИОТ? ТЫ ПРОСНУЛСЯ? ЭЛЛИ? — раздался женский голос, тот самый, что я слышала до этого из-за тяжелой двери.

Сейчас эта женщина повернула дверную ручку и шла к нам по кабинету, цокая каблуками и шурша безупречно белыми брюками. Неожиданно она остановилась как вкопанная и уперлась рукой в бок, растерянно глядя на меня.

— Тебе что-то нужно? — спросила она.

Я молчала, не в силах произнести ни звука, уставившись на мужчину в красном кресле, который знал мамино слово. Его лицо казалось мне странно знакомым.

— Ты кто? — снова задала вопрос женщина.

Эллиот ответил за меня.

— Сооф, — сказал он, беря меня за руку и глядя на женщину с той же широкой улыбкой.

Мама сказала «сооф», увидев фотографию, которую я порвала надвое, и тогда я подумала, что, возможно, «сооф» — женщина в красном свитере или, может, сама мама. А Джорджия заронила в мою голову мысль о том, что «сооф» — мой отец. Когда Эллиот взял меня за руку, ко мне вернулся голос, и я смогла задать вопрос, который пришел мне в голову только сейчас.

— Сооф — это я? — прошептала я.

Эллиот снова мне улыбнулся, а женщина рассмеялась:

— Хорошо бы! Он говорит это слово, наверное, по сто раз на дню. Я бы больше всего на свете хотела знать, кого или что он имел в виду все это время. Кажется, даже мистер Хилл не знает, — добавила она. — Или знает, но не говорит.

— Трумэн Хилл? — встрепенулась я.

Она кивнула.

— Отец Эллиота, — пояснила она.

— Но может, сооф — это я? — снова спросила я.

— А это ты мне скажи, — рассмеялась она.

— Руби? — услышала я мужской голос из коридора.

— Я здесь, мистер Хилл! — крикнула она в ответ, оглянувшись через плечо.

Когда Трумэн Хилл, высокий худой мужчина с копной седых волос, вошел в кабинет, я почувствовала, что снова впервые смотрю на Хиллтоп-Хоум, стоя у подножия холма. Его лицо было совершенно непроницаемо. Особенно глаза странного голубого оттенка — до этого я видела такой цвет только в осколке морского стеклышка, которое Бернадетт всегда хранила в своей шкатулке с украшениями.

— Ты кто такая? — спросил он голосом, который словно тоже был до блеска отполирован бесчисленными песчинками.

— Меня зовут Хайди Я, — ответила я, стараясь, чтобы у меня не дрожал голос, — и мне нужно задать вам несколько вопросов, мистер Хилл.

— Ты, наверное, делаешь статью для школьной газеты? — спросила женщина, которую он назвал Руби. — Мистер Хилл не очень-то любит заниматься такими вещами, но ты можешь взять интервью у меня, хотя я ужасно скучная.

— Я не из газеты. Я только хочу знать, жила ли здесь раньше моя мама, — сказала я.

В лице Трумэна Хилла что-то изменилось.

— Как, ты сказала, тебя зовут? — спросил он.

Когда он наклонился, чтобы получше меня рассмотреть, я заметила золотые часы у него на руке. Тонкие белые стрелки на голубом овальном циферблате показывали четыре часа дня. После моего разговора с Берни прошел уже час.

— Хайди Я, — повторила я.

— «Я»? Это твоя фамилия? — удивился он.

Я кивнула.

— И у твоей матери такая же фамилия?

Я снова кивнула.

— Здесь никогда не жила женщина с такой фамилией, — сказал он, снова выпрямляясь. — Она очень необычная, я бы наверняка запомнил.

— Может, кто-то другой вспомнит, — предположила я.

— Вряд ли. Это учреждение для умственно отсталых. Ты об этом знала? — спросил он довольно доброжелательно.

— Моя мама — умственно отсталая.

— Может быть, но, к сожалению, она здесь не жила, — сказал он. — Я знаю всех, кто жил в Хиллтопе.

— Это точно. У нас тут все как сыр в масле катаются, — подмигнула Руби.

— Остался сыр один, — неожиданно забормотал Эллиот. — Остался сыр один.

Руби рассмеялась:

— Да, Эллиот, остался сыр один. Умничка. — Затем она повернулась ко мне и пояснила: — Это из песенки про фермера в лощине. Они ее обожают. Помнишь слова? Фермер берет жену, жена берет ребенка, и так далее, пока в конце сыр не остается один.

— Почему ты решила, что твоя мать жила в Хиллтопе? — снова обратился ко мне Трумэн Хилл. — Это она тебе рассказала?

— Нет, но у меня есть фотографии. — Я потянулась за рюкзаком.

— Погоди-ка, — подалась ко мне Руби. — Я, кажется, припоминаю. Ты, случайно, не знакома с женщиной по имени Бернадетт?

— Да, — ответила я, — это моя соседка.

— Это та женщина, что звонила из Невады, мистер Хилл. Помните, я вам говорила про нее, а вы сказали, что мне надо…

Теперь в лице Трумэна Хилла явно что-то изменилось, хотя и сложно было сказать, что именно.

— Неважно, что я сказал, Руби. Эта Бернадетт сейчас с тобой? — спросил он меня, и я заметила два красных пятнышка, появившихся у него на щеках под острыми скулами.

Я покачала головой:

— Она не смогла приехать.

— То есть ты приехала сюда одна? Из Невады? — Его голубые глаза сверлили меня холодным и острым взглядом в ожидании ответа.

Я кивнула, сглотнув комок в горле.

— Ты что, убежала из дому?

— Нет, — сказала я.

— Может, я поищу досье на ее мать? — предложила Руби.

Он не ответил, все еще сверля меня взглядом, словно я была загадкой, которую он пытался разгадать.

— Можно взглянуть на твои фотографии? — спросил он тихо.

Я расстегнула рюкзак и протянула ему фотографии. Когда он поднял руку, чтобы взять их, его пальцы коснулись моих. Они оказались такими холодными, что я отдернула руку, и фотографии рассыпались по полу. Руби быстро наклонилась и стала их собирать.

— Смотрите-ка, — сказала она, показывая мистеру Хиллу одну из фотографий — ту, где несколько человек стояли на крыльце под указателем. — Это же наш знак, верно?

— Где ты взяла эти фотографии? — спросил он, и я увидела, что красные пятна на его щеках расползаются все дальше.

— Я распечатала их с пленки, которую нашла в шкафу, — ответила я. — Мы думаем, что их сделали около тринадцати лет назад, потому что Бернадетт говорит, что мама на фотографиях, наверное, беременна мной, а мне сейчас двенадцать.

Трумэн Хилл замер, глядя на фотографию у себя в руке, и я увидела, что кровь отхлынула от его лица так, что оно стало абсолютно белым.

— Это твоя мама? Вы с ней очень похожи, только глаза у вас разные, — заметила Руби, показывая на другую фотографию. — А эта женщина? На ней такой же свитер, как у тебя. Это твоя бабушка?

— Достаточно, — резко произнес мистер Хилл, вырвав фотографии из рук женщины и вернув их мне.

— Да что с вами, мистер Хилл? — Руби явно была сбита с толку.

— Руби, отведи Эллиота к остальным, — велел он.

Эллиот все это время тихо сидел в кресле, глядя в окно на птичку, прыгавшую по двору.

— Пойдем, Элли, — сказала Руби. — Съешь что-нибудь вкусненькое. Повар сегодня делает яблочный соус. Он же тебе так нравится, правда?

Эллиот не сдвинулся с места, продолжая наблюдать за птицей.

— Эллиот, иди, пожалуйста, с Руби, — обратился к нему мистер Хилл.

— Птичка, — сказал Эллиот.

— Да, сынок, это малиновка, помнишь? — мягко произнес он. — У нее оранжевая грудка. А теперь иди, пожалуйста, с Руби.

Руби подошла к Эллиоту и протянула ему обе руки. Мужчина взял ее за руку и неловко поднялся с кресла. Я удивилась, увидев, что он оказался совсем невысокого роста. Его голова все время клонилась набок, и он как-то странно держал руки вдоль тела. Брюки этого человека были затянуты кожаным ремнем высоко на тонкой талии, а на ногах не было ботинок.

— Молодец, Элли. Иди к Руби, — улыбнулась женщина.

— Погодите, — сказала я, поворачиваясь к Трумэну Хиллу. — Если моя мама здесь не жила, откуда Эллиот знает ее слово? Он назвал меня «сооф».

— Руби, отведи Эллиота в игровую комнату, — уже с раздражением повторил Трумэн Хилл. — И надень на него носки, пожалуйста, пол очень холодный.

Руби ушла, держа Эллиота за руку, словно ребенка.

Как только дверь за ними закрылась, Трумэн Хилл повернулся ко мне, и в этот раз выражение его лица было легко прочесть. Он был рассержен. Его губы были сжаты в узкую темную линию, разрезавшую лицо между подбородком и носом.

Когда он заговорил, его глаза из морского стекла гневно сверкали.

— Ты не имеешь права сюда приходить, — заявил он.

— Не имею права? — удивилась я. — Не понимаю, о чем вы.

— Она послала тебя за деньгами, да? Я ей ни цента больше не дам. Ни единого. Передай ей, что у нас был уговор и за все было заплачено. — Костяшки его сжатых пальцев побелели.

— Я не понимаю, о чем вы, — повторила я. — Бернадетт вам звонила и писала, но вы нам не ответили. Поэтому я и приехала. И я не знаю ничего ни про какие обещания.

— Бернадетт? Значит, ее теперь так зовут? — сказал он со странным смешком. — Ну, пусть называет себя как хочет, но дела это не меняет. Я не просто так порвал ее письма и не отвечал ей. Я не позволю, чтобы она приходила сюда и причиняла нам боль. Ни мне, ни Эллиоту. Не сейчас.