Целиком и полностью - Камилла Деанджелис

поставил на стол морковный пирог и отрезал от него кусок размером с голову.

– Хочешь?

Я покачала головой. Я хотела попробовать пирог, но мне показалось неправильным есть его сейчас, ведь мы собирались отведать его вместе с миссис Хармон. Салли проглотил свой кусок, запил его простоквашей прямо из пакета и вернулся к своей веревке, пока в духовке тихо шкварчали груши.

Я вытащила из рюкзака клубок пряжи миссис Хармон и иголки. На дне корзины я нашла небольшую брошюрку о детском кардигане, на оборотной стороне которой были иллюстрации с инструкциями. Некоторое время я, нахмурившись, рассматривала их, а потом стала наблюдать за тем, как Салли переплетает между собой серебристые локоны.

– А вы помните, кому принадлежали разные волосы?

Он приподнял кусок веревки и показал на него скрюченным мизинцем.

– Видишь вот эти, пушистые? Сейчас дети такое называют «дредами». Нелегко пришлось, но все-таки получилось вплести.

Он покачал головой:

– Нашел этого парня в луже его собственной блевотины.

Я поморщилась.

– Пришлось как следует почистить его, прежде чем съесть. Все же желудок повкуснее, когда в нем ничего нет.

Вряд ли я это узнаю. На глаза мне попался золотистый локон в нескольких дюймах от дредов – самого чудесного цвета, какой я только видела.

– А этот?

– Этот… – он помолчал. – Она этого хотела.

Тут до меня дошла разница между нами. У меня были жертвы. У него не было.

Я отнесла свою тарелку в раковину и сполоснула ее.

– Значит, вам было лет десять, когда ваш дедушка умер?

Он кивнул.

– А что?

– Кажется, поздновато для первого случая.

– Трупы не так уж легко раздобыть, – заметил он. – Папаша у меня не был гробовщиком.

– Но он, как вы сказали, на что-то жаловался.

– Я ел всякое. Сжирал пряжу из корзины мамаши быстрее, чем она успевала вязать. Она понимала, что отец как следует всыплет мне, так что скрывала от него. Так продолжалось годами. Я отдирал подошвы от старых башмаков и долго жевал их, пока не получалось проглотить. Только мягкие части. Однажды я сожрал целое лоскутное одеяло, которое моя бабуля сшила в девяносто втором. Не ел ничего такого, что могло бы выдать меня отцу.

Рассказывая, он продолжал плести, но у него был такой странный взгляд, как будто за моими плечами он видел окутанное дымкой прошлое.

– Когда мамаша подстригла сестренку, я проглотил обрезки волос прямо с пола, точно устрицы. Сожрал ее тряпичную куклу, а она все рыдала и рыдала. Слишком боялась меня, чтобы пожаловаться отцу.

Он сделал паузу.

– Сейчас я жалею об этом.

Он посмотрел на меня.

– А ты ела что-нибудь неподходящее для еды?

Я посмотрела на него в ответ.

– Кроме этого, – добавил он.

Я покачала головой.

– Для этого есть мудреное название. Чудное слово, когда не можешь сдержаться, чтобы не сожрать то, что не предназначено для еды. Газеты, грязь, стекло. Черт, да даже дерьмо. Забавно, правда? Что есть слово?

Он откинулся на спинку стула и положил руки на живот.

Его слова заставили меня задуматься.

– А вы обращались к врачу?

Салли приподнял бровь.

– А ты была на Луне?

Я улыбнулась и закатила глаза.

– Ну, я хочу сказать… может, это наследственное?

Его губы скривились в насмешливой ухмылке, от которой у меня по спине побежали мурашки.

– Что? – спросила я.

Он поерзал на стуле и почесал затылок, улыбка его погасла.

– Не могу утверждать наверняка, что мой дедуля был едоком, но есть причины полагать, что так и было.

Несмотря на напряжение, меня разбирало любопытство.

– Какие причины?

– Сейчас, когда я вспоминаю, как мы вместе бродили по лесу… охотились, рыбачили, он учил меня выживать… некоторые воспоминания четкие, а некоторые как бы в тумане. Думаю, в тумане они не просто так.

Мне показалось, что я понимаю. Примерно так я знала, что у Пенни Уилсон были настолько светлые волосы, что они казались почти белыми. Что у нее был длинный острый нос на вытянутом лице и голубые глаза, слегка выпученные, чтобы казаться хорошенькой.

– Как будто вот-вот вспомнишь, а потом кажется, что все это фантазия?

– Не-а, – сказал он. – Я ничего не выдумываю.

– А что насчет отца?

Салли строго посмотрел на меня.

– Что насчет него?

Я пожала плечами:

– Если ваш дедушка был едоком, то, может…

– Может, и ничего, – возразил Салли. – У меня никогда не было ничего общего с папашей, и это факт.

Он поднялся, вынул груши из духовки, переложил их в вазочки для десерта и полил карамельным соусом прямо из сковородки.

Когда он поставил вазочку передо мной, я поблагодарила его, съела кусочек груши и вздохнула. Вкус гвоздики и карамели идеально сочетался с грушами. Я подумала, что хватит говорить о мертвецах.

– Очень вкусно. Правда.

– Конечно, вкусно, – произнес он между глотками.

Свою порцию он умял за две-три секунды.

– Никогда не ем один десерт зараз. Жизнь слишком коротка.

Когда мы покончили с грушами, Салли сказал:

– Сейчас бы музыку послушать.

Он прошел в гостиную, наклонился и принялся перебирать коллекцию пластинок в шкафу со стеклянными дверцами у окна.

– А у тебя вкус гораздо лучше, чем я ожидал, – сказал Салли, обращаясь к портрету Дугласа Хармона на каминной полке. – У него тут Бобби Джонсон. Один из лучших гитаристов всех времен.

Он вынул пластинку из обложки и поставил ее в проигрыватель.

– Говорят, однажды ночью на дороге где-то в Алабаме Бобби Джонсону повстречался дьявол. Дьявол сказал: «Я научу тебя играть блюз лучше всех на свете, но ты расплатишься своей душой». И Бобби согласился на сделку.

Когда заиграла музыка, я уселась в кресло у камина. Запись была с царапинами; перебирая струны гитары, певец тихо мычал, а когда запел, я услышала нечто свободное, богатое, неукротимое. «А ту, что любил, отбил я у друга, засранцу везло, вернулась подруга…»

Салли вытащил трубку и кисет с табаком, насыпал табак в трубку, зажег спичку и затянулся.

«Когда женщина в беде, никто ей не поможет, друзей нет нигде, тоска сердце гложет…»

– Нет никакого дьявола, вы же знаете, – сказала я.

– По-твоему, это всего лишь выдумка? – Салли откинулся и рассмеялся. – Вот что я тебе скажу. Порой я захожу в бары, чтобы малость развлечься, покупаю всем выпивку и рассказываю все про себя, – он приложил согнутую ладонь ко рту, как будто шептал со сцены, – только они не знают, что это про меня. И все, что мне говорят – будто у меня богатое воображение. Я советую им почаще оглядываться, когда они будут ночью возвращаться домой, запереть дверь и посмотреть под кровать, а они все хохочут.

Он