Целиком и полностью - Камилла Деанджелис

взял толстый серебристый локон из шиньона миссис Хармон, уложил его довольно почтительно на ситцевую салфетку, и тут я поняла, из чего же сделана эта «веревка». Она была сплетена из женских волос, рыжих и каштановых, черных и седых, кудрявых и прямых. Я не знала, что нечто может быть таким нелепо-гротескным и прекрасным одновременно.

Перекинув один конец веревки через колено, Салли аккуратно разделил локон волос миссис Хармон на две, а затем на четыре равных части.

– Работаю над этим уже много лет, – сказал он, посмотрев на меня, и начал вплетать первую прядь. – По твоему недоброму взгляду видно, что это дело тебе не по душе. Ну что ж, вот тебе первое, что нужно усвоить про старину Салли: я не собираюсь менять свои привычки, только чтобы тебя умаслить.

Он пожал плечами:

– Ну и еще это как бы поэтично, если подумать.

– В каком смысле?

– Когда делаешь что-то полезное и красивое из того, что было и чего больше нет. Ты знала, что сотню лет назад из волос покойников делали браслеты?

Я покачала головой.

– Вдова до конца жизни носила при себе локоны своего покойного супруга.

Веревка дернулась, когда Салли начал вплетать в нее пряди.

– Такое милое напоминание об усопшем, – пробормотал он как бы себе под нос.

Руки у него были грубыми, с узловатыми пальцами, но с локонами он управлялся на удивление ловко.

– Надо же чем-то занимать руки, – сказал он. – Праздные руки служат дьяволу. Так нам говорил проповедник в воскресной школе, когда я был ребенком. Все лучше, чем елозить туда-сюда этими чертовыми шахматами, как поступают некоторые.

– Было бы неплохо, если бы вы играли в шахматы, – рискнула заметить я.

Он презрительно фыркнул.

– И с кем мне играть? Против себя самого?

Минуту-другую я наблюдала за тем, как он вплетает серебристые локоны к остальным волосам.

– И что вы будете делать с этим, когда закончите работу?

– А кто сказал, что я ее когда-нибудь закончу? – пожал он плечами.

– Но какой смысл что-то делать, если не доводить дело до конца.

– И про жизнь ты тоже так скажешь? Жизнь же тянется без всякого смысла.

С этим я не могла поспорить. Иногда я задумывалась о протянувшихся в будущее днях, неделях и месяцах, и они казались мне даже бледнее вчерашнего или позавчерашнего дня.

– Вот, попробуй, – сказал Салли, вытягивая свою веревку из рюкзака еще на пару футов. – Потяни. Достаточно крепкая, чтобы выдержать человека.

Я помедлила, отчасти потому что мне не хотелось прикасаться к веревке, а отчасти потому что боялась, что порву ее и он на меня разозлится.

– Давай, не порвется.

Я ухватилась за нее обеими руками и потянула, но она действительно не порвалась. Пожалуй, я могла бы взобраться по ней до самого потолка, как на уроке физкультуры в школе.

– А как вы научились так плести?

– Папаша мой делал веревки. – Он помолчал и тихо добавил: – Помимо всего прочего.

Он дернул запястьем, и веревка подпрыгнула и изогнулась, как змея. Я вздрогнула, а он рассмеялся.

– А теперь расскажи мне о своем первом случае.

Я погладила пальцем ситцевую салфетку миссис Хармон.

– Это была моя няня.

– Ты помнишь?

Я покачала головой.

Он вытащил фляжку и сделал еще один глоток.

– Тебя застала мама?

Я кивнула.

– А у вас как это было?

Салли усмехнулся себе под нос.

– Слопал своего дедулю, пока дожидались гробовщика.

Он облизал губы и бросил на меня взгляд, заворачивая крышку.

– Сэкономил папаше сотни три долларов.

Через мгновение он спросил:

– А ты чего одна? Тебя мать бросила?

– Как вы узнали?

Он пожал плечами:

– Так ты поэтому здесь?

Я кивнула.

– Дай-ка догадаюсь, – вздохнул он. – Ты подумала, что сможешь провернуть своего рода сделку. Потом приехала сюда и поняла, что не можешь даже позвонить в дверь.

Я ненавидела этого человека, незнакомца, который так легко прочитал мои мысли. Было легче думать, будто я еще вернусь к дому бабушки и дедушки, но он был прав. Я не могла вернуться. Никакого прощения за содеянное мне не получить.

– Послушай, – продолжил Салли, – ты не испытываешь ничего такого, что не переживали бы другие миллион раз до тебя.

Он нахмурился, что-то вспоминая.

– Я тоже хотел попрощаться с мамашей. Много недель ночевал в лесу, дожидаясь случая.

Я глубоко вздохнула и попыталась прогнать из головы все мысли о матери.

– А это было трудно? Ночевать под открытым небом, находить себе еду и все такое?

– Не-а. Вовсе не трудно, если тебя учили, как стрелять, как делать припасы и как разводить огонь. У меня был лук со стрелами, и я сам ловил добычу на обед. Кроликов, белок. Меня всему научил дедуля.

– А не тяжело было спать на улице?

– Твоя мать, как я понимаю, не учила тебя жизни в дикой природе, – он рассмеялся. – Зачем спать под крышей, если у тебя над головой небо, полное звезд?

Он кивком указал на окно кухни.

– Вы всегда спите снаружи?

– Ну, не в таких людных местах, как это. Здесь тебя могут заграбастать копы и обвинить в бродяжничестве. И неважно, что ты ничего не крал и расположился на общественной земле. В лесу я бы приготовил похлебку на костре.

Он вздохнул.

– На свете нет ничего лучше запаха дыма от костра. В лесу я нашел бы полянку и показал бы, какие картинки можно составить из звезд.

Я вспомнила про Джейми Гэша и поморщилась.

– Но ты сбила меня с темы, мисси. Так вот, о чем это я? Думал – вернусь и посмотрю на мамашу через окно кухни. Все собирался с духом. Хотел подгадать, когда папаша мой будет в отъезде.

– И что, посмотрели?

Он покачал головой:

– У меня были возможности, но я все их упустил. Я знал, что при виде меня она вскочит, как перепуганный кролик, и знал, что чем больше времени пройдет, тем больше она испугается.

Он не сводил глаз с салфетки, но я понимала, что сейчас перед его мысленным взором предстало лицо матери, выглядывающей из окна кухни.

– Это хуже всего, – подытожил он, – когда тебя боятся свои же.

Он склонил голову набок и секунды две рассматривал меня.

– А сколько тебе, мисси, – шестнадцать, семнадцать?

– Шестнадцать.

– Молодая совсем. Но никогда не рано жить самостоятельно. Я ушел из дома в четырнадцать.

– В четырнадцать!

Салли пожал плечами:

– А что мне оставалось делать? Папаша не хотел больше видеть меня дома.

– Это потому что…

– Не-а. Папаша постоянно повторял, что я веду себя плохо, но не уточнял, что именно я делаю не так. Если не считать дедули,