Наш Современник, 2005 № 11 - Журнал «Наш современник»

Видимо, в этом и есть неустранимая еврейская черта: в любое время всякий из них может уехать. Отъезд Лазарева не то что побег туда невежд, вроде В. Аксенова, десятки лет «обучавшего» в Америке студентов, вдалбливавшего им мысли «об отсталой» русской литературе в сравнении с западной (о чем он сам писал в «Литературной газете», называя «Войну и мир» Толстого подражанием… одноименному трактату Прудона). Хорошо, что укатил в Америку бывший студент моего литинститутского семинара Крашенинников, сочинявший здесь напоследок опусы об извращенцах. Кто знает, не пригодились ли они Клинтону в его истории с Моникой?

Но о Лазареве я думаю даже так: была бы сильной Россия, и он вряд ли бы уехал, был бы ее «певцом» — природы, культуры. Он любил русскую культуру, да и сейчас, не сомневаюсь в этом, любит. Но вот рухнуло великое государство, и на помойке он уже не мог быть тем, чем был, чем хотел быть. Но, возможно, это мои домыслы. Возвратившись из первой поездки в Америку, он при встрече со мной, говоря о своих впечатлениях, назвал имя Конквеста, автора «Великого террора», который вслед за Солженицыным своим чудовищным преувеличением «жертв сталинского тоталитаризма» стремится выставить Россию в глазах мира сплошным Гулагом. Я сказал об этом Владимиру Яковлевичу, на что он спокойно ответил: «Он мне показался понимающим».

Мне казалось, что он несколько ревновал к прошлому журнала «Молодая гвардия». Все вспоминают 60-е годы, Никонова, но всё это прошлое, а он делает журнал будущего, в котором будут выступать великие мастера прозы, «вот увидишь». Приняв из рук стареющего Анатолия Иванова «Молодую гвардию», Кротов вывел из редколлегии ее старых членов, известных писателей. К моему удивлению, заметно переживал свою «опалу» Петр Проскурин. Когда мы осенью 1995 года в числе других (Белов, Ганичев, Шафаревич) были с ним в Оренбурге на так называемых «Днях духовности», то он не раз возвращался в разговоре со мной всё к тому же, возмущаясь такой бесцеремонностью. «Петр Лукич, вы известный писатель, зачем вам нужна эта редколлегия?» — говорил я ему. «Нет, ты скажи, кто такой Кротов?» — вопрошал он. Но Кротов, наоборот, считал, — кто такие они. Грядёт новая литература с мастерами мирового уровня, журнал готовит ее.

Со мной он заключил соглашение: буду давать в журнал статьи систематически, хоть в каждый номер и на любую тему. За четыре-пять лет было опубликовано довольно много статей, в которых я имел возможность в какой-то мере выразить свое отношение к тому, что тогда происходило (да и ныне происходит) в истерзанной нашей стране.

Когда я приходил к нему, в его кабинет, он, как всегда, предлагал крепкий кофе, начинал что-нибудь говорить о содержании очередного номера, заводясь постепенно своей философической импровизацией с руганью почему-то Белинского и современных политических Чичиковых. Из его долгого монолога можно было понять, что не нужны никакие партии, никакие идеологии, не надо мешать русскому народу, он сам разберется во всем.

В его «Русской смуте», печатавшейся годами в каждом номере «Молодой гвардии», было много смутного. Леонова он назвал масоном. «Саша, откуда у тебя такие сведения? Ты написал „по интуиции“ или имеешь какие-то факты об этом, документальные данные?» Он загадочно, с довольной улыбкой посмотрел на меня, отвел взгляд, внезапно засмеялся (это его обычный переход от «сверлящего взгляда»): «У меня есть данные». Конечно, я не поверил ему.

Он давал все мои статьи, но однажды показал мне замечания юриста, которого он попросил оценить некоторые из них с юридической точки зрения — к чему могут придраться враги «Молодой гвардии», по каким статьям Уголовного кодекса. Но и после этого он публиковал все то, что я ему давал.

Покоряла его щедрость. Надо помогать писателям, и он помогал. Самый большой гонорар в толстых журналах, премии авторам (после его смерти, как говорили знавшие Сашу, его семья оказалась нищей).

В свое время я видел Кротова в Литературном институте, где он учился и где я вел (и веду) семинар, всегда хмуроватым. Хорошо знавшая его сотрудница Литинститута мне рассказала, что когда-то он работал на фабрике мягкой игрушки, рос в бедной семье, «до всего дошел сам». И что-то, видно, осталось в нем от этой «мягкой игрушки», со стороны мог казаться эдаким суперменом, «сильной личностью», «нутряным мужиком», что-то в нем иногда внешне было от Рогожина (из Достоевского), но мало кому известна была его внутренняя беззащитность. Драма его (и не только его, но и других талантливых русских натур, которых я знал) была в том, что он хотел одной волей добиться «признания», «славы». Говорил мне как-то о «науке владеть собой». Работал много, но не это надорвало его.

Последнее время он охладел к литературе. Связался, кажется, с «социалистической партией» Брынцалова. Но то, что легко выносит политическая мафия, все эти «лидеры тройки», непосильно оказалось для Кротова. Умер он ночью, во сне. Когда его отпевали в церкви на Ваганьковском кладбище, я сперва не решался видеть его в гробу, хотелось оставить в памяти таким, каким знал его живым. Но не выдержал — попрощался.

Когда выходил я с кладбища после похорон, мне показали фигуру эдакого Лаокоона, опутанного змеями тоталитаризма. Памятник Высоцкому. Он, оказывается, жил, связанный этими веревками — тот самый Высоцкий, который колесил без всяких веревок и цепей по Европе, талантливо хрипел под гитару свою дворовую «правду об эпохе».

А наши русские уходят без памятников с показными цепями, но связанные в душе какими-то мучительными узами, тайна которых уходит вместе с ними в могилу.

Приехавшая из Подмосковья (22 июля) дочь Марина рассказала: «Не могла заснуть всю ночь — на небе была такая большая, красная, пульсирующая луна, близко-близко, говорят, какой не было двадцать лет. А что было двадцать лет назад?» Говорю: «Был 1985 год. Пришел тип с пятном на лбу». — «А-а…».

И вот вторая такая же кровавая луна. Что готовит новый правитель?

Потом Марина рассказала о кошке, родившей пятерых котят, о которых в семье не догадывались, мать перетаскала их с крыши в укромное место сарая. «Двух белых котят мы узнали, кому отдать, а вот что делать с другими? Серенькие такие, хорошие. В чужие руки жалко отдавать».

Луна луной, а жизнь продолжается.

Владимир Попов

КОСОВО ПОЛЕ ВЕЛИКОРОССОВ?

Бесславный венец «западнической» ереси

I. «Возлюбившие неправду»

Русское общество, сбитое с толку, с отшибленной исторической памятью, избывшее и русского ума, и живого смысла действительности, затеяло жить чужим умом, даже не в состоянии его себе усвоить.

«Онтологически» оправданное предательство

Грядёт второе геополитическое отступление России — едва ли не в пределы великого княжества Московского при Иване Калите. И это не фантасмагория, а замыслы влиятельных в мире сил. Для почина около 600 западных благотворительных «неправительственных» фондов заряжают зелеными и «штучными» политтехнологиями бесчисленные «институты гражданского общества» в Москве и в провинции. Припасены и коробки из-под ксерокса. Либеральная публика уже раздула ноздри, почуяв поживу.

Политтехнологи пересчитали смету Крещатика, и вышло, если поставить на «мобилизационное» довольствие всего 2 % городского плебса да обносившихся «образованцев», то день — ночь Белокаменная очей не сомкнет. «Геть!» и «Долой!» — как перекличка петухов огласит всю СНГовскую округу. Впрочем, это слишком расхожий сюжет… А сущностная и, пожалуй, опасная метаморфоза российской партии западничества — долго она ходила в девках-недотрогах — открытый переход на сторону геополитического противника. Наконец-то им выпало поквитаться за то, что старых носителей либеральной идеи, ее душеприказчиков в Охотном ряду, власть выгнала на мороз. Можно сказать, что бал окончен, маски сорваны. «Ху из ху» — уже никакой не вопрос. Это ведь не простое, а идейное, можно сказать — «онтологически» оправданное предательство. «Пятая колонна»? Тридцать сребреников? Эти риторические вопросы сильно запоздали. Есть такая меткая поговорка: чтобы черта опознать — не ищи у него на макушке рожки. Так и наш брат, великоросс, верил, не верил, но признавал презумпцию лояльности наших западников новой Российской Федерации, которая была как-никак их «цивилизационным проектом». 2005 год окончательно размежевал нас, соотечественников, с «западниками», и нет больше гнета прежней двойственности и двусмысленности. Это булгаковский герой терялся в догадках: то ли приличный господин перед ним, то ли сам нечистый и есть? Худо то, что у наших беззаветных «западников» их окаянство — наследственное. Русский мыслитель — западник иного, просвещенного толка, Петр Струве держался мнения, что в России существует лишь «отщепенческая от государства интеллигенция». У нее, дескать, начисто отшибло «государственное чувство». Оно ей просто чуждо. Если на самом Западе трения, иной раз ожесточенные, между государством и гражданским обществом — это всегда внутринациональная коллизия, то в России в отношениях государства и общества «отщепенчество» интеллигенции неизбежно накапливает антигосударственный запал, а на каком-то повороте, как в августе 91-го года и во время беловежского предательства, — прямо антинациональный. Поэтому особенность России в том, что все действительно мобилизационные проекты в нашей стране шли не снизу, а сверху, от государства. А российское западничество, такова уж его нехорошая особенность, по словам все того же Струве, часто превращалось в «игрушку в иностранной интриге». И всякий раз, когда на Руси грянет Смутное время, из среды западничества внешние силы рекрутируют «пятую колонну». Так было при Лжедмитриях, при нашествиях псов-рыцарей в Новгороде Великом. И ветер истории возвращается на круги своя и сегодня, когда судьба великороссов как нации поставлена на карту.