Его батальон - Василь Быков

Волошин с ходу спрыгнул в траншею, кто-то посторонился, давая место комбату, следом влез Гутман, и Самохин сообщил озабоченно:

– Видите, что делается? Наверно, Нагорный...

– Еще не вернулся?

– Нет.

– Немедленно десять человек через болото на выручку. Немедленно!

– Есть! – бросил командир роты. – Гамзюк! Гамзюк, бери первый взвод и вниз!

Подсвеченный ракетными отблесками, Гамзюк выскочил из траншейки, пригнувшись, побежал вдоль цепи, и близкая огненная очередь, едва не сбив с него голову, толстым сверкающим жгутом пронеслась над бойцом. Когда она затухла, стало видно, как несколько человек нерешительно выбрались из своих окопчиков и упали в темени, наверно не решаясь куда-то бежать без команды.

Они медлили, два пулемета с высоты слепо строчили по кустарнику на болоте, трассирующие светляки рикошетов со шмелиным гудом разлетались в разные стороны. Наконец Гамзюк собрал всех и только сбежал к болоту, как рядом, в траншейке, кто-то обрадованно воскликнул:

– А вон, гляньте! Это не Нагорный?

Все повернули головы в сторону, куда указывал боец, действительно, в кустарнике ощущалось какое-то движение. Наверно, это заметили уже и бойцы Гамзюка, кто-то там, пригнувшись, взял резко в сторону. Минуту спустя несколько бойцов уже повернули обратно на взмежек, одна тесная группка их свернула к траншейке.

– Что такое, Гамзюк? – не стерпев, окликнул бойца Самохин.

– Да вот, ранило.

– Кого ранило?

Они подошли к брустверу и осторожно положили наземь неподвижное тело, кто-то принялся расстегивать на нем шинель, а на бруствер тяжело опустился Нагорный.

– Нагорный? Что у вас случилось? – встревоженно спросил Самохин.

– Счас, счас, товарищ лейтенант...

Только тут все заметили, что Нагорный совершенно выбился из сил, трудно дыша, он распахнул на себе шинель, скинул шапку и долго еще не мог вымолвить слова.

– Счас... Значит, так... Ранили вот его... Дрозда...

– Где ранили? – спросил комбат.

– Там, возле траншеи. Мы доползли... А как побежали... Сперва ползли, а там эта... Спираль...

– Какая спираль? – удивился командир роты.

– Ну эта... Бруно...

– Никакой там спирали не было. Вчера я весь день смотрел...

– Вчера не было. Натянули... Ну мы и вперлись. Ни туда, ни сюда. Я взял, потянул...

– Зачем? Зачем ты тянул, голова и два уха! – взъярился лейтенант.

– Так а Дрозда как же?.. Его ж там ранило, – кивнул он в сторону лежавшего на земле бойца, и комбат, поморщившись в темноте, заметил, что там уже появилась маленькая фигурка Веры. – Туда как ползли, не было. А потом натянули...

– А, они вас там загородили? Вот сволочи! – выругался командир роты.

Комбат не перебивал и не переспрашивал, он ждал, давая Нагорному выговориться о том, что занимало больше всего. Факт появления там спирали Бруно не облегчал положения, скорее наоборот. Но важнее все-таки было узнать о минах.

– Мы, значит, до самой траншеи доползли, слышим, они гергечут... Вдруг и сзади как зашурудят что-то, да так сильно...

– Как то есть зашурудят? – не понял комбат.

– Ну спираль на кольях растягивают. И запутали нас, как карасей в пруду. Ну а тут его и ранило...

– А мины? – нетерпеливо спросил Самохин.

– Что? Так мин нету. Мы не нашли. Да и те, с проволокой, ходили так, смело.

Волошин внутренне вздохнул с облегчением, тревожное напряжение, охватившее его с самого начала этого переполоха, понемногу спало. Самое худшее из его опасений, кажется, не оправдалось, мин не было, и разведчики, хотя и с одним раненым, вернулись в роту. Было бы хуже, если бы они, живые или мертвые, остались за проволокой. Но эта спираль Бруно! Еще ее им не хватало, как бы в ней не застрять поутру.

– Что, сильно ранен? – тихо спросил он бойцов, возившихся с раненым.

– Не поймешь, все в крови, – ответил кто-то из них. Вера молчала.

– Гранатой его, – уже немного отдышавшись, сказал Нагорный. – Этот гад, фриц, услыхал и – гранатой. Как раз возле его разорвалась. Осколками.

– Молодец, не бросил, – сказал капитан и впервые с неприязнью подумал о Кабакове, вместо которого на бруствере лежал этот Дрозд. Получилось куда как негоже – тот своей неприкрытой трусостью выгадал себе жизнь. А этот? Неизвестно еще, выживет ли.

– Такой тарарам устроили, – сказал Самохин о немцах.

– Как ошалели просто. Думал, тоже спекусь, по... Едва вытащил.

– Быстро перевязывайте и в тыл. Старшина Грак!

– Я, товарищ комбат!

– Лично займитесь. Раненого быстро в санроту!

– Есть!

Стрельба все-таки постепенно утихала, постреливали лишь два пулемета с флангов, остальные вроде замолкли. Только ракеты с короткими промежутками все светили над склоном, наверное, немцы опасались новой вылазки разведчиков и старательно освещали склон. Теперь становилось понятно, почему они избегали светить в первой половине ночи – устанавливали препятствие, обносились этой проклятой спиралью Бруно. Да, конечно, если промедлить еще пару дней, то на склонах высоты появится не одна спираль, будет и минное поле, и проволочное заграждение в три кола, а может, и кое-что другое.

Действительно, генерал прав: надо спешить.

Все бы ничего, если бы была своя минрота, а у Иванова было побольше снарядов, и он бы мог как следует поддержать пехоту. Во время атаки да и потом, на высоте. Теперь стало ясно, что немцы устраивались прочно и надолго, что так просто высоту они не отдадут, будут драться за нее упорно. Видно, чем-то она им приглянулась, эта высотка.

В траншейку прибежал младший лейтенант Ярощук, разглядев здесь комбата, боком протиснулся к нему в своем драном, обшарпанном полушубочке.

– Куда это вы запропастились, Ярощук? – с укором сказал комбат. – Все поле облазил, так и не нашел.

– А я тут. Вон, четыреста метров каких. Хотел рубануть давеча... А что? Они вон как лупят, а нам молчать, что ли?

– Не стоит, – сказал комбат. – Поберегите прыть. Понадобится.

– Прыти-то хватит.

– И боеприпасы тоже. Вы вот что, Ярощук: к утру подтащите пулеметы поближе. Начнется атака, будете поддерживать. Огнем через болото. Вот тогда и покажете прыть.

– Есть. Я сейчас. Я уже тут и позицию присмотрел.

– Вот давайте, – закончил с ним разговор комбат, и Ярощук побежал в темноту, к своему взводу ДШК.

– Ах гады, испортили отдых, – поежился на ветру Самохин. В траншею возле блиндажа как-то украдкой от комбата соскочила и исчезла Вера. Раненого уже перевязали, и старшина Грак с двумя бойцами понесли его в тыл.

– Хороший боец был, – с сожалением сказал Самохин и погрозил в темноту. – Ну а тому хрену я покажу. Покажу, как за чужие спины прятаться. Сачок чертов!

Комбат знал, кого он имел в виду, но промолчал. Трудно в таких вещах разобраться, еще труднее предусмотреть все их тонкости. В душе он тоже был зол на Кабакова, но все-таки показывать ему что-либо не стал бы. Еще неизвестно, что в самом скором времени ждет самого Кабакова. Как бы его удел не оказался похуже.

– Ну что ж, – сказал комбат. – Скоро завтрак. Кормите бойцов и... Ваша, Самохин, полоса отсюда и прямо по склону. Восьмая чуть примет вправо. Направляющим пустите взвод Нагорного, ему дорога знакома. Впрочем, приказ еще отдам.

– Ясно, товарищ капитан. Как там, артиллерии не подкинули?

– Нет, не подкинули, Самохин. Снарядов немного дали. По двадцать штук на орудие.

– Только по двадцать? Маловато.

– Что делать. Вся надежда на взвод ДШК. Если Ярощук не подведет.

– Не должен. Он боевой младшой.

– Он-то боевой, да...

Волошин не стал уточнять своих еще во многом ему самому неясных сомнений – перед боем всего не учтешь, что-то все равно вылезет, неожиданное и чаще всего неприятное, вынуждающее быть настороже и решительно ко всему готовым.

Оглядываясь на высоту, он пошел в роту Кизевича. Главная забота ночи наконец свалилась с его плеч, без мин управиться будет легче во всех отношениях. Но по-прежнему неясно было с высотой «Малой» – кто там? Или действительно наши и он напрасно сомневается, гоняет людей и порет горячку?

Как и подобает дисциплинированному ординарцу, Гутман все время держался сзади, но вдруг несколько шагов подбежал и поравнялся с комбатом:

– Теперь Самохин покажет кузькину мать этому Кабакову. Через него ж Дрозд пострадал?

– Через него, да, – подтвердил комбат.

– Я б его, эту гниду!.. Ух, ненавижу трусов!

– Да? Сам никогда не боялся?

– Я? Боялся, почему? Но чтоб за других прятаться!.. Этого за мной не было.

– Видишь ли, Гутман, все дело в том, что люди в жизни все разные, разными приходят на фронт. А тут вдруг ко всем одни требования, и, конечно, не все им соответствуют. Надобно время притереться, а времени-то и нет. Вот и получаются... несоответствия.

– Ага! Кому-то как раз. А другим страдать? Нет, так я не согласен.

– Конечно, за других страдать – непорядок. Но приходится. На войне все приходится.

– Нет, я так не хочу. Мне так неинтересно. Так даже страшно.