Сердце дыбом - Борис Виан

— Теперь эта штука каждый раз, как погляжу, так и будет в тоску вгонять, — сказал он.

— Ничего, это пройдет, — возразил Анжель, проворно взбираясь на борт по легкому трапу.

Жакмор стоял и смотрел.

— А зачем вам горшки с цветами? — спросил он, когда Анжель, скрывшийся в недрах судна, снова показался на поверхности.

— Я что, не имею права взять с собой цветы? — вызывающе спросил Анжель.

— Конечно-конечно, — поспешил успокоить его Жакмор, — но чем вы их будете поливать?

— Водой, — сказал Анжель. — Кроме того, к вашему сведению, на море тоже бывает дождь.

— Разумеется, — согласился психиатр.

— Не стойте с таким похоронным видом, — взмолился Анжель. — Смотреть тошно. Можно подумать, расстаетесь с лучшим другом.

— Так и есть, — сказал Жакмор. — Я вас очень люблю.

— Я вас тоже, ну и что? Как видите, уезжаю. Любовь никогда никого не удерживает, зато ненависть заставляет бежать. Люди способны на действие только из-под палки. Все мы по натуре трусы.

— Мне от этого не легче.

— Чтобы выглядеть не таким уж трусом, я предусмотрел кое-какие осложняющие обстоятельства: воды взял самую малость, еды — нисколько, да еще слегка продырявил дно. Это своего рода компенсация.

— Каков негодяй! — взвился Жакмор.

— Так что если в нравственном плане я трус, зато в физическом — храбрее некуда.

— Это не храбрость, а дурость, — в сердцах сказал Жакмор. — Не путайте разные вещи. Да и с точки зрения нравственной никакой трусости я тут не вижу. Не любить или разлюбить кого-нибудь — при чем тут вообще смелость или трусость? Так уж оно есть — ни хорошо, ни дурно.

— Мы опять запутаемся, — сказал Анжель. — Каждый раз, когда мы с вами принимаемся рассуждать, нас заносит в непроходимые дебри. Лишняя причина, чтобы я поскорее убрался и не сеял в вас дурные мысли.

— Если вы думаете, что другие сеют хорошие…

— Ах да, простите. Я забыл про вашу пустопорожность. — Анжель засмеялся и снова нырнул в чрево судна. Послышался негромкий рокот, и он выпрямился. — Все в порядке. Можно отплывать. Ничего, все идет как надо. Я уезжаю — и отлично. Она прекрасно вырастит детей одна. Наверняка я был бы несогласен с ее воспитанием, а спорить я не люблю.

Жакмор повесил голову — прозрачная водная линза увеличивала пеструю гальку на дне. Море было спокойно, чуть дышало, волны мерно набегали на берег с тихим влажным причмокиванием.

— А, черт… — пробормотал Жакмор. — Бросили бы вы фокусничать.

— Вообще-то фокусы — не мое призвание, — сказал Анжель. — Я и этот проделываю не по своей воле. Вынуждают обстоятельства. Да и поздно уже идти на попятный. — С этими словами он снова перемахнул через борт, сбежал по трапу и вынул из кармана коробок спичек. Наклонился, чиркнул и поджег пропитанную жиром веревку, свисавшую с конца рельсов. — Вот так, — сказал он. — Не будет травить вам душу.

Синее пламя побежало вверх. Приятели следили за ним глазами. Огонь окреп, налился желтизной, охватил рельсы — древесина затрещала и стала обугливаться. Анжель перешел в лодку и отбросил трап на берег.

— Вы его не берете? — спросил Жакмор.

— Незачем, — ответил Анжель и прибавил: — Если начистоту, я терпеть не могу детей. Прощайте, старина.

— Проваливайте, олух несчастный, — напутствовал его Жакмор.

Анжель улыбнулся, но глаза его были влажными. Огонь за спиной Жакмора полыхал и гудел вовсю. Анжель зашел в рубку. Послышался бурный плеск — все одиннадцать пар ног зашлепали по воде. Анжель встал за штурвал. Набирая скорость, судно отплывало все дальше от берега и поднималось над водой, как глистир. Наконец оно разбежалось на полный ход и заскользило по водной глади, легкое, как перышко, сверкая пятками в пене брызг. Кукольная фигурка Анжеля помахала издалека рукой. Жакмор ответил. Было шесть часов вечера. Жар от горящих рельсов заставил Жакмора отойти в сторону и утереть лицо. Что ж, хороший предлог. Густой дым, перевитый оранжевыми жилами, трубился ввысь. Выше скал, от земли до неба вознеслось гигантское коромысло.

Вдруг Жакмор вздрогнул: сам того не замечая, он уже минут пять орал истошным мявом кастрированного кота, в котором смешались обида и боль. Спохватившись, он замолк, неловко обулся и пошел к скалам. Прежде чем начать подъем, он бросил последний взгляд на море. В закатном зареве белая хрупкая скорлупка резво скользила по воде, как клоп-гладыш. Или водомерка. Или козиножка. Или еще какой-нибудь насекомый скороход, на котором примостился Анжель, одинокий мореход.

39 авгуля

Клемантина сидела перед окном, уставясь невидящим взором вдаль. Деревья топорщились на каменистом уступе и принимали последнюю ласку заходящего солнца, которое проводило гребнем косых лучей по их ветвям и листьям. Она чувствовала утомление и целиком ушла в себя.

Неизвестно, сколько проплутала бы она в темных извилинах, если бы не зазвенели колокола в деревне — без четверти шесть.

Клемантина встрепенулась, до нее вдруг дошло, что детей не видно в парке. Она быстро вышла из комнаты, спустилась, настороженно прислушиваясь, вниз по лестнице и, взвесив все возможности, направилась в кухню. Из прачечной слышался плеск — Пизабелла стирала белье. Клемантина открыла дверь на кухню.

Братья подтащили к буфету стул. Ноэль держал его обеими руками, Ситроен, стоя на сиденье, вытаскивал из корзинки куски хлеба и передавал Жоэлю. Банка варенья стояла на стуле, у ног Ситроена. Перемазанные щеки двойняшек не оставляли никакого сомнения в том, что добыча уже была отведана.

Услышав, что вошла мать, все трое обернулись. Жоэль разревелся, Ноэль немедленно последовал его примеру. И только Ситроен не моргнул глазом. Он достал последний кусок, повернулся лицом к матери, сел и, окунув хлеб в варенье, принялся спокойно жевать.

Она опять пропустила время ужина — острый стыд пронзил Клемантину, чувство куда более мучительное, чем досада, которую она испытывала, когда ей случалось задержаться на прогулке. Вызывающий вид Ситроена говорил о том же, что и рев двойняшек: все трое прекрасно знали, что нарушают запрет, но Ситроен делал это из чувства протеста. Выходит, он думал, что мать нарочно издевается над ним и братьями, нарочно не дает им есть. От этой мысли Клемантине стало так больно, что она чуть сама не расплакалась. Однако не след поднимать на кухне плач, как на реках Вавилонских, и она совладала со своими слезными железами.

Она подошла к детям, взяла на руки Ситроена. Он упрямо съежился. Очень нежно она поцеловала его в смуглую щечку и ласково сказала:

— Бедный мой малыш! Эта противная мама все забывает накормить вас ужином. Ну, не обижайтесь, идите сюда, мама даст вам по чашке какао.

Она опустила Ситроена на пол. Двойняшки, как по команде, перестали реветь и бросились к ней с радостным визгом. Они терлись грязными мордашками о ее черные кожаные колени. Клемантина налила в кастрюльку молоко и поставила на плиту. Ситроен, не выпуская из рук свой кусок хлеба, смотрел молча. Нахмуренный лобик его расправлялся. Но в глазах еще стояли слезы, и вид был нерешительный. Тогда она ласково улыбнулась ему, и он ответил робкой, как пугливый бельчонок, улыбкой.

— Вот увидишь, как ты теперь меня полюбишь, — прошептала она, обращаясь скорее к самой себе. — Больше я тебя не обижу.

Но горькие мысли не выходили из головы. Вот, пожалуйста, они уже обходятся без меня — могут сами поесть. Может, уже и кран умеют открывать.

Ну да ничего. Все уладится. Она даст им столько любви, окружит такой лаской и заботой, что жизнь без нее станет для них просто немыслимой.

Она рассеянно глядела в окно, как вдруг ее внимание привлек густой дым, поднимавшийся, по всей видимости, от сарая. Это горели полозья, по которым Анжель спустил лодку.

Клемантина вышла посмотреть, в чем дело, за ней, весело щебеча, увязались малыши. Собственно, особой нужды выяснять не было — она догадывалась и так. Что ж, последняя помеха устранялась сама собой.

Сарай трещал, пожираемый пламенем. Обугленные кусочки дерева разлетались во все стороны. Перед дверью неподвижно стоял Жакмор, наблюдая пожар. Клемантина сзади тронула его за плечо. Он вздрогнул, но ничего не сказал.

— Анжель уехал? — спросила Клемантина.

Он кивнул.

— Когда догорит, — сказала она, — вы с Пизабеллой расчистите место. Получится отличная детская площадка. Укрепим турник. То есть вы укрепите. Детишки будут рады порезвиться.

Жакмор удивился и хотел что-то возразить, но, взглянув на Клемантину, понял, что приказ не подлежит обсуждению.

— Вы справитесь, — уверенно сказала она. — И мой муж отлично бы справился. У него была сноровка. Надеюсь, это передастся и детям.

Часть третья

55 янвреля