Русская доля - Сергей Львович Григоров

современников – учителей и врачей, работников музеев и библиотек, театров и выставочных залов, – не оставляющих рабочие места несмотря на нищенскую зарплату.

Обратите внимание, каким почтением и вниманием окружены у нас люди, много страдавшие, выдержавшие нелегкие жизненные испытания. Как пренебрежительно мы относимся к «счастливчикам». Оцените, насколько типичен следующий пассаж: «А кто она такая, чтобы советовать или, тем более, судить меня?! Да ей же всегда было легко. Никто из родных и близких не болел, дети без дурных наклонностей. Да она же не знает жизни!».

Высокой жертвенностью выделяются все наши былинные и реальные исторические герои. Согласитесь, что наиболее безотказным, действенным и эффективным способом возвеличить в наших глазах какого-либо политического деятеля, поднять его авторитет является упоминание о его бескорыстии.

Мы невольно склоняемся в почтительном поклоне перед любым бессеребренником, трудящимся не для себя – на благо других. Готовность жертвовать своими интересами и желаниями, самим собой – вот что становится у нас, русских, принципиально важным. Необходимым для становления личности, приобретения уважения со стороны окружающих и личного, внутреннего самоуважения. Для ощущения себя полноценным, свободным человеком. Примерно к такому же пониманию свободы, кстати, призывают все мировые религии: путем аскезы и подавления своих страстей – к независимости от мелких мирских забот. Не зря константинопольский патриарх Филофей Коккин называл русских святым народом.

Что получается? Добровольное принятие страданий ради повышения своего общественного статуса и воспитания себя как личности? М-да, необходимо затронуть довольно трудный вопрос –

Особенности русского целеполагания

Бытует мнение, что народ бунтует тогда, когда резко ухудшаются условия жизни. Не совсем правильная точка зрения. Точнее, совсем неправильная. Любой народ может нести непосильные казалось бы невзгоды – было бы ради чего. Русские готовы терпеть сколь угодно пока видят в этом смысл.

Научная школа Макса Вебера подразделяет все социально значимые поступки человека на четыре типа, объединяя их в две группы.

В первую группу включают поступки, которые осуществляются как бы «автоматически», без лишних раздумий и духовных метаний и относятся или к аффектно-обусловленным, или традиционно-обусловленным.

Под аффектно-обусловленными понимаются поступки, совершенные под влиянием сильных эмоций, то есть полуосознанно и импульсивно, а под традиционно-обусловленными – совершенные потому, что «все так поступают», то есть основанные на существующей традиции. Например, человек не раздумывая вскакивает тогда, когда кто-нибудь его сильно разозлит, или «за компанию» – когда все встают потому, что так принято. И в первом, и во втором случае особые раздумья не требовались.

Поступки второй группы «вычисляются», являются плодом более-менее продуманного и осознанного выбора из нескольких альтернатив, то есть являются результатом усиленной работы коры головного мозга. Они подразделяются на целе-рациональные и ценностно-рациональные.

Когда ставятся определенные цели, оцениваются и рассчитываются условия и средства их достижения, а затем принимается решение о соответствующем действии – это целе-рациональный поступок.

В ином случае человек совершенно осознанно и обдуманно поступает так, а не иначе потому, что убежден в правильности самой линии данного поведения, выбранной с учетом, например, неких религиозных, этических, эстетических или каких-либо других соображений. Что за результаты в итоге будут достигнуты – дело десятое: важно не то, что получится, а как себя ведешь, как исполняешь свой долг. Такие поступки и есть ценностно-рациональные.

В жизни, конечно, поступают и так, и эдак. Однако типичные европейцы склоняются к совершению в основном целе-рациональных поступков. Русские же люди – ценностно-рациональных.

Наиболее выпукло эта черта проявляется в феномене русского правдоискательства, когда человек в ущерб личным интересам упорно пытается установить какую-то абстрактную истину, доказать всем и каждому абсолютную и безоговорочную правильность той или иной линии поведения.

Предпочтение ценностно-рациональным критериям обусловлено, конечно же, фундаментальными основами русского мироощущения. Величайший смысл всего нашего существования мы видим в достижении и сохранении справедливости и гармоничности отношений между окружающими нас людьми. Споспешествование в меру сил всеобщему порядку дает нам самое большое удовлетворение. И филологи совершенно правильно утверждают, что в русском языке слова «миръ» – согласие, гармония и «мiръ» – вселенная этимологически тождественны. Различное написание их возникло под влиянием академиков-иностранцев, но безболезненно отмерло.

Сразу надо отметить, что не одни мы такие. У китайцев, например, мотивация к свершению ценностно-рациональных поступков также явственно проглядывается, безусловное выполнение своего долга считается одним из главных нравственных достоинств любого человека. А рекордсменами в этом плане являются, вероятно, японцы.

Когда после окончания Второй мировой войны американцы просмотрели японские пропагандистские фильмы, они были шокированы: то, что призывало японцев лучше воевать, воспринималось обычными янки как контрпропаганда войны, как оголтелый и агрессивный пацифизм.

Вот один из типичных сюжетов: молодого человека призывают в армию, где над ним изобретательно издеваются злобные сержанты; затем он попадает в окружение, а оставшийся в тылу недоброжелатель пускает слух, что добровольно перешел на сторону противника; родители в безутешном горе, красавица-невеста накладывает на себя руки, не выдержав позора; в эпилоге главный герой, собрав последние силы, бросается в бессмысленную атаку, чтобы умереть.

Да какой здравомыслящий американец после просмотра подобного фильма побежит воевать!? А японцы рвались на войну, потому что долг для них выше личного благополучия.

Но хватит про японцев и американцев, пусть сами разбираются в тонкостях своей национальной психологии. Поговорим о себе.

Все известные психологические тесты убедительно показывают, что русские одни из самых сильных «достижителей». Как никто другой мы умеем детально продумывать и ставить цели, а затем достигать их несмотря ни на какие трудности. Однако спрятанные глубоко внутри ценностно-рациональные модели поведения исподволь намекают, что в наших чисто эгоистических интересах вначале следует заняться проблемами и заботами окружающих людей, добиться всеобщей справедливости, гармонии в человеческих взаимоотношениях.

Во-первых, таким образом можно обеспечить душевный комфорт, когда ничто не будет отвлекать от текущих забот, когда внешний мир станет божьим миром, то есть своим, добрым, благожелательным. Притягательность для нас песенной строчки «лишь бы не было войны» объясняется следующей подсознательной установкой: не будут вмешиваться черные силы – как-нибудь проживу, добуду свое счастье.

Во-вторых, можно рассчитывать на помощь и добрый совет в устройстве личных дел.

В-третьих, создается своего рода «страховочный фонд» на непредвиденный случай: если, не дай бог, со мной что-нибудь произойдет, то памятуя о былых заслугах меня не оставят в беде.

В соединении с внутренней потребностью саможертвенности русские ценностно-рациональные модели поведения формируют уникальное понимание личностных обязанностей перед обществом. Чем выше положение человека, тем больше он должен отдавать, тем труднее и сложнее должны быть его общественные заботы. «С того спросится много, кому было много таланта дано…». В православии данное положение звучит примерно так: избранничество есть обязанность служения ближнему своему. Исключительно для сопоставления: в иудаизме, как и в протестантизме, избранничество понимается