До встречи в Венеции - Элизабет Адлер

— Призналась? В чем же, если не секрет? — В эту минуту Дарья припарковала машину перед своим домом.

— Помнишь вечер накануне свадьбы? Как мы все тогда веселились, произносили тосты, дурачились… — Дарья кивнула. — Все, за исключением Беннета. Я еще тогда заметила, с каким серьезным видом он разговаривал с тетей Гризельдой. Так вот, она призналась мне, о чем они беседовали. Она сообщила Беннету, что какой-то сумасшедший чуть было не столкнул ее машину с обрыва. Первая ее мысль была такая: «Чертовски обидно погибнуть накануне свадьбы Прешес». На что Беннет заметил, как бы в шутку: «Может быть, Преш это подстроила, чтобы убрать вас и завладеть наследством?» Тетя Гризельда удивилась, но затем, глядя ему прямо в глаза, сказала: «Нет, только не она. Преш знает, что ей ничего не завещано. Она сильная и умная девушка. Я верю, что она сама пробьет себе дорогу. Все, что принадлежит мне, после моей смерти достанется детскому онкологическому центру, а остальное будет передано в питомник, где ухаживают за старыми скаковыми лошадьми». Как говорит тетя, после ее слов Беннет стал хмурым и, как я вспоминаю, почти всю обратную дорогу он хранил молчание.

— Негодяй, — не выдержала Дарья, когда они входили в дом.

Лора, чудо-ребенок, бросилась им навстречу. Преш подхватила ее на руки, в шутку жалуясь на то, какая она стала тяжелая.

— Эй, да ты растешь прямо как на дрожжах. Обещай, что не будешь делать этого, пока сидишь у меня на руках.

— Обещаю, тетя Преш, честное слово, обещаю.

Том, одетый просто, по-домашнему, вышел ей навстречу из кухни. Он был не только ученым, но и гурманом и отлично готовил. Том откупорил бутылку недорогого красного вина.

— Добро пожаловать, страдалица! — воскликнул он, подавая Преш бокал с вином. — Лучше утопи свое горе в этом напитке.

— Том… — Преш взглянула на него умоляюще, в ее глазах стояли слезы.

— Выбрось все из головы. Беннет не вернется, а если он попытается вернуться, то только через мой труп. — Том налил жене бокал вина, а Лоре передал стакан с соком.

— Давай договоримся, — сказал Дарья, когда Преш уселась на продавленный диван, прикрытый покрывалом. — Мы с Томом решили дать тебе тридцать дней «жалости». Это означает, что ты можешь тридцать дней плакать, страдать, жаловаться — одним словом, упиваться своим горем. После этого — все, конец страданиям.

Она присела рядом с Преш:

— Тебе ясно? Тридцать дней «жалости» к самой себе, а затем пора начинать жить.

Преш с сомнением взглянула на нее:

— Ладно, я попытаюсь.

— Я знаю, ты справишься, Преш. Никто ведь не умер, никто не пострадал, пострадала только твоя гордость. Обещай мне начать новую жизнь, а мы обещаем выслушивать все твои жалобы в течение тридцати дней. Хорошо?

Том вынул из духовки горшок с тушенной в красном вине говядиной по-бургундски. Он быстро нарезал ломтиками хлеб и достал миску с салатом.

— Ну-ка, давайте попробуем, что тут у нас получилось.

За всю жизнь не было трапезы более приятной, чем эта, думала Преш, сидя рядом со своими друзьями, окруженная их заботой и любовью. Слезы капали в бокал с вином. Так начался ее первый день «жалости».

Дарья и чудо-ребенок ни на минуту не оставляли Преш одну. Они брали ее с собой то на прогулки к реке, то за покупками в книжный магазин, где можно было полистать новые книги или послушать компакт-диски. Но, несмотря на все их усилия, Преш порой становилось так тошно, что она решила уехать в заброшенный коттедж на мысе Кейп-Код, чтобы побыть наедине с приятными воспоминаниями юности.

Она прогуливалась по пляжу в полном одиночестве, глядя на пенные волны, накатывающие на берег. Или сидела на террасе, кутаясь в плед, и в тысячный раз задавала себе один и тот же вопрос: как мог человек, который, как ей казалось, любил ее, так жестоко с ней обойтись?

Задавала она себе и другие вопросы. Например: любит ли она Беннета по-прежнему? Любила ли она его вообще? Или он просто вскружил ей голову своей внешностью? Тщательно вспоминая прошлое, она только теперь поняла, что почти ничего не знает о нем, вернее, знает только то, что он счел нужным ей сообщить. А оказалось, что она даже не знает его домашнего адреса.

Преш понимала, что сваляла дурака. Скорее всего, он никогда не любил ее и собирался жениться на ней только ради денег.

Почувствовав себя немного лучше, она вернулась в Бостон и сообщила Дарье, что все как следует обдумала. Она снова в порядке, и пусть Беннет Джеймс катится к всем чертям.

— У тебя еще остались в запасе дни «жалости», — напомнила ей Дарья, и от этих слов Преш неожиданно разрыдалась, закрыв ладонями лицо.

— Надо жить, Преш, несмотря ни на что, — грустно сказала Дарья. — Жизнь на этом не заканчивается.

Через неделю Преш вернулась в Париж. Стояло ясное декабрьское утро, но она, не открывая жалюзи, повалилась на диван. В комнате стояла мертвая тишина. Телефон молчал. Несмотря на то что уже наступил двадцатый день «жалости», ее по-прежнему мучили одни и те же вопросы. Неужели Беннет действительно был подлецом? Неужели он хотел жениться на ней только ради денег? Ведь он так красив, так чуток, так обаятелен.

Накануне вечером звонила тетя Гризельда, она попросила Прешес приехать и погостить у нее.

— Покатаемся на лыжах, — уговаривала тетя, и Преш расхохоталась, представив себе эту милую старушку на лыжне. Конечно, это был всего лишь предлог, чтобы заманить Преш к себе.

— Я хочу быть уверена, что ты не наделаешь глупостей, — объяснила тетя.

— Ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него совершать глупости, — пообещала ей Преш, хотя по-прежнему была не в силах переломить себя. Жизнь зашла в тупик, утратила смысл. Оставалось только прислушаться к совету Дарьи и Сильвии — просто жить дальше.

Вздохнув, Преш встала с дивана и подошла к зеркалу эпохи Людовика XVI в позолоченной резной раме, чтобы взглянуть на себя. То, что она увидела, ей совсем не понравилось. Лицо без косметики было бледным, веки покраснели и опухли, вместо прически — копна спутанных волос.

— Ты просто идиотка, — строго обратилась она к своему отражению, — ты погрязла в жалости к самой себе. Неужели ты думаешь, что Беннет на это поддастся? Как бы не так!

Она откинула волосы со лба.

— Ну что ж, я ничего не могу поделать с Беннетом, зато я кое-что могу сделать со своими волосами, — произнесла она вслух.

Час спустя она уже сидела в кресле салона-парикмахерской на бульваре Сен-Жермен.

— Обрежьте все, — сказала она мастеру модельной стрижки.

Он приподнял рукой длинные густые пряди, перебирая их с восхищением.