Миг власти московского князя - Алла Панова

В этих выкриках были и вырвавшиеся из‑под спуда прежние обиды, и острая боль от нового, еще не до кон­ца осознанного, горя, и понимание своей беспомощно­сти. В другой ситуации вряд ли Ярослав Всеволодович услышал бы что‑либо подобное о своем брате, о вели­ком князе, но сейчас он и сам думал точно так же, как его испытанные в боях товарищи.

— Я выслушал вас, — заговорил глухо Ярослав Всеволодович, подняв руку и заставив тем самым всех примолкнуть, — вы, пожалуй, правы в одном: собрать все наши силы мы уже не успеем. Как ни горько это признать. Ведь, по дошедшим до нас известиям, пога­ные двигаются по нашей земле, словно огонь по сухой траве. Мы даже не знаем, как теперь обстоят дела и что с великим князем стало с тех пор, как он отослал ко мне гонца. Да и здесь земли без присмотра оставлять ни в коем разе нельзя. Посему решил я отправить к ве­ликому князю не всю нашу рать, что по весям и сторо­жам сразу не соберешь, а дружину, которая под моей рукой на сей момент имеется. Бог даст, может, вовре­мя успеет, ну а если нет, — так не с нас спрос.

— Только не тебе, князь, ту дружину вести надоб­но! — выкрикнул кто‑то, сидевший в отдалении, лишь Ярослав Всеволодович закончил говорить.

— Да, да, это верно! Не тебе вести! — поддержали вятшего сразу несколько человек.

Князь, правда, и сам не собирался отправляться в поход, и уже было хотел объявить об этом, но не ус­пел — как нельзя кстати раздались эти выкрики. Он якобы с недоумением посмотрел на говоривших, один из которых, поймав его вопросительный взгляд, стал объяснять, почему, по его суждению, князю не следует возглавлять дружину. Собравшиеся дружно кивали.

— Что ж, раз вы так решили, значит, так тому и быть, — проговорил Ярослав Всеволодович как бы нехотя и произнес уже твердо: — А дружину поведет Ратибор, мы же собирать силы здесь будем, дабы не пришлось с нашими ворогами на своем пороге биться.

Услышав решение князя и имя того, на кого пал его выбор, все закивали еще сильнее, и по палатам пронес­ся гул одобрения.

Расходились, тихо переговариваясь между собой, и в тот момент, когда палаты почти опустели, к Яро­славу Всеволодовичу, все еще восседавшему на своем месте, подошел Михаил.

Взгляд его был суров, а лицо выражало реши­мость, и отец, лишь глянув на сына, сразу понял, о чем будет разговор, и не ошибся. Михаил Ярославич, выросший и возмужавший, но еще безусый от­рок, просил у князя одного: отправить и его с уходя­щей вечером дружиной.

Ярослав Всеволодович ясно осознавал, чем может завершиться этот поход, и хотя слабая надежда на то, что великому князю удастся остановить татарские тумены, все еще его не покинула, отправлять сына на почти верную погибель ему совсем не хотелось.

Отговорить Михаила не удалось, к тому же князь заметил, что к их разговору прислушиваются несколь­ко вятших мужей и дружинников старшей дружины, еще не покинувших палаты. Не будь их, он смог бы, не роняя ни своей чести, ни чести упрямого отрока, просто–напросто приказать сыну сидеть дома, а теперь был вынужден дать ему свое согласие.

Князь со щемящей грустью посмотрел вслед Миха­илу, который едва ли не вприпрыжку от переполняв­шей его радости направился к выходу. За Михаилом с той же грустью наблюдал и стоявший поодаль его на­ставник. Перехватив этот взгляд, Ярослав Всеволодо­вич знаком подозвал Егора Тимофеевича.

Разговор их был недолог, все и так было ясно: хотя и не раз уже Михаил ходил в походы с княжеской дру­жиной, но теперь дело совсем другое, и князю было важно, чтобы в тяжелом бою рядом с его сыном был верный и опытный воин, которому он безраздельно до­верял.

К месту на перекрестке дорог на Белоозеро и Новго­род Великий, которое Юрий Всеволодович выбрал для сбора всех своих сил, добрались под вечер.

Утомленные тяжелым переходом, люди располага­лись на отдых. Еще последняя сотня, входившая в не­большую дружину, присланную Ярославом Всеволодо­вичем, не подошла к месту, а воевода с Михаилом Ярославичем не успели ускакать на встречу к великому князю, чтобы доложить ему о своем прибытии, как всем уже стали известны страшные новости.

Воины, всегда отличавшиеся храбростью, — а не­которые даже какой‑то неумеренной лихостью, — бы­ли ими буквально раздавлены и передавали из уст в ус­та услышанное от ратников из других отрядов.

— Суздаль и Юрьев–Польской погаными сожже­ны, — с каким‑то удивлением сообщал молодой черно­бородый дружинник новость, только что ставшую ему известной.

— А Переяславль? Переяславль–Залесский? — спрашивал с надеждой в голосе оказавшийся рядом мечник.

— Нет Переяславля! — доносился со стороны чей-то глухой голос. — И Ростова тоже нет!

— Ростова? Ростова нет? Да как же так? — все еще не веря, говорил кто‑то.

— Быть того не может! — возмущался сотник, до ушей которого долетела невероятная новость.

— К несчастью, может! Мне о том земляк из дру­жины Василька Константиновича, князя ростовского, сказал, — глядя на сгрудившихся вокруг него сорат­ников мрачным взглядом, уверял какой‑то великан с русой бородой.

— Мало ли что ворона на хвосте принесет, — не унимался сотник.

— А то, что стольный город под погаными оказал­ся, это, по–твоему, может быть? — в ответ пробурчал со злостью бородач и стал разнуздывать коня.

На этом перепалка прекратилась. Уже никто не стремился узнать судьбу какого‑то городка, слободы или погоста, оказавшихся на пути туменов Батыя, — все и так было ясно. Словно сговорившись, одни воины занялись осмотром оружия и доспехов, а другие стали устраиваться на ночлег.

Михаил Ярославич и Ратибор, высокорослый и ши­рокоплечий, похожий на былинного героя–богатыря, пробыли у Юрия Всеволодовича совсем недолго, и по возвращении воевода собрал на совет сотников и самых опытных дружинников. Беспокойство, с которым они ожидали княжеского слова, после сообщения Ратибора сменилось откровенной тревогой.

Разве что‑либо, кроме тревоги и смятения, могло появиться в их душах, когда они узнали, что до сих пор неведомо великому князю не только, далеко ли враг и какие силы Бату–хан направил против него, но даже того, сколько воинов у него самого?

— Правда, Юрий Всеволодович отправляет воево­ду Дорожа с тремя десятками сотен пытати татар. Мо­жет, его отряду что‑либо вызнать удастся, а то теперь мы аки котята слепые, — решив поднять упавший дух товарищей, сообщил Ратибор, но говорил он без какой бы то ни было доли уверенности в голосе, и известие его бодрости никому не прибавило. — Думаю, что на­добно всем оружие из обоза разобрать да начеку быть: береженого и Бог бережет, — добавил воевода напос­ледок.

Ночь выдалась тихая, безветренная. Однако Егор Тимофеевич, как и многие в ту ночь, почти не сомкнул глаз. Вроде бы и рано еще ждать нападения на лагерь великого князя, но на сердце было как‑то тревожно.

«Место совсем неизвестное. Прав Ратибор, поутру надо бы оглядеться, а то в темноте не разобрать, не только, где другие полки стоят и речка течет, но и откуда сами мы пришли», — думал он тогда, уст­раиваясь на ночлег возле саней, на которых беспокой­но ворочался во сне княжич.

Закряхтев совсем по–стариковски, воевода встал с лавки, растирая холодные руки, подошел к печи. Она все еще дышала жаром, а его почему‑то била дрожь, как от лютого холода.

Егор Тимофеевич прижался спиной к печи и опус­тил веки, чтобы не видеть, вновь появившиеся перед ним холодно мерцавшие звезды, которые в ту ночь, словно чьи‑то колючие глаза, разглядывали с высоты русские дружины.

Люди, освещенные мертвенным лунным светом, казались совсем беззащитными, и даже ярко полыхав­шие костры не могли рассеять черноту, нависшую над ними.

Дружины, подошедшие на подмогу Юрию Всеволо­довичу, разместились, кто где, найдя себе место в близ­лежащих деревеньках, правда, большая часть войска все же сосредоточилась возле деревушки Станилово — по­ближе к великому князю. Поодаль от деревеньки, в кото­рой от вооруженных людей уж и яблоку негде было упасть, за молоденькой рощицей, выросшей на неболь­шом косогоре, встали лагерем ратники, прибывшие от Ярослава Всеволодовича. Они хоть и были крайне встре­вожены, но все же, устав после перехода, вскоре угомо­нились, лишь некоторые, в том числе и Егор Тимофее­вич, еще долго не поддавались сну. Укрыв медвежьим пологом молодого князя, он отправился проведать сына, сотня которого разместилась совсем неподалеку от обоза.

Андрей спал сидя, привалившись спиной к высо­кой ели, обхватив колени руками. Ничем не прикры­тая голова его упала на грудь, уткнулась светлой, толь­ко начавшей расти бородкой в ворот свиты. Рядом с ним, на еловом лапнике, была уложена кольчуга, из под которой выглядывали ножны и топорщилась ос­трыми шипами боевая палица.

Отец долго смотрел на спящего сына, и тот, будто почувствовав этот взгляд, пошевелился, откинул голо­ву, так что стало видно его лицо, но не проснулся. Его­ру Тимофеевичу вдруг показалось, что Андрею холод­но, что сын замерз, и он, наклонившись, с опаской до­тронулся до крепкой, совсем уже не юношеской руки — она была горяча, и отец облегченно вздохнул. Потом он еще некоторое время постоял рядом со спя­щим сыном, вглядываясь в его молодое лицо, неожи­данно для себя наклонился, провел шершавой рукой по мягким пшеничным прядям и, тяжело вздохнув, отправился назад, к Михаилу Ярославичу, которого обещал князю беречь пуще своих глаз.