Душекрад - Александр Зимовец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не бойся, — прошептал он ей в раскрасневшееся ушко, опустившись рядом на колени, — Ничего не бойся, я рядом.
— Да боже мой… — пролепетала она, — даже сдохнуть и то довелось рядом с жандармом…
И тут он четко осознал, чего именно хочет сейчас сильнее всего. Это желание его самого, пожалуй, удивило и даже испугало, хотя и было, если вдуматься, совершенно естественным. Он не знал, сколько еще будет жить. Знал, что, вероятно, недолго. А она была так близко… пусть и не бог весть какая красавица, но теплая, живая, полная чувств… не желающая умирать, как и он сам… Он и сам поначалу не заметил, как его пальцы сперва легли на ее щеку, затем скользнули по ней вниз, провели по шее, коснулись груди…
На удивление она его не оттолкнула, только вздрогнула поначалу. Не прошло и пары минут, как он уже расстегивал ее платье — опять эти чертовы неудобные застежки! — а она лишь расслабилась в его руках безвольной куклой, и только прикосновения к самым чувствительным местам заставляли ее издавать не то всхлип, не то сдавленный стон.
В прошлом Герман не раз слышал молодецкие рассказы кого-нибудь из студентов о том, что он делал это «словно в последний раз», и всегда считал это просто дурацкой расхожей метафорой. Теперь же он понял, что это значит на самом деле…
Время точно в самом деле застыло, превратилось в черную патоку, в которой тонули два их тела, слившихся воедино на грязном полу. Желание его было непереносимо острым, и Наде, кажется, тоже передалось это чувство. Поначалу сдержанная, словно безжизненная, она постепенно тоже начала входить во вкус, оглашая комнату криками, которых никто не слышал, потому что звучали они в пустоте, в нигде. Он не знал, сколько это продолжалось. Долго. Стены комнаты успели сжаться, оставив от нее лишь половину площади, так что нельзя было даже раскинуть руки в стороны.
Это было сладко. Слаще, чем любой из подобных моментов, которых в его жизни было немало. Это было горько. Чудовищно горько, словно глоток хинной воды.
Когда все закончилось, она сидела на полу, сперва попыталась прикрыть наготу валявшимся здесь же платьем, потом осознала всю бессмысленность этого, странно усмехнулась и просто опустила глаза. Герман же испытывал очень странное чувство. Ему было хорошо, и в то же время мысль о том, что этого в его жизни больше не будет, что в ней вообще ничего больше не будет, сверлила его голову, словно бур.
С досады он пнул лежащий на полу скомканный сюртук и услышал, как что-то металлически стукнуло. Это ударился о пол «револьвер», о котором Герман уже и забыл. Он достал его из кармана и стал рассматривать.
— Не стреляйся прямо сейчас, — проговорила тихо за его спиной Надя. — Я не хочу. Не надо, ладно?
Однако Герман сильно сомневался, что из этой штуки можно застрелиться насмерть. Что там говорил Карась про то, как это должно работать? Камень разрывает узы, поглощает полученную энергию, а если сместить центровку, то отдает ее. Отдает… и что? Разносит голову тому, на кого направлен, или что-то другое?
Он повертел странную машину в руках. В любом случае, не узнаешь, пока не попробуешь, а бояться теперь уж нечего. Подумав секунду, он перевел рычажок в положение «сил». Что это значит? Силовой удар, который его размажет по стене? Энергия ведь, если верить Карасю, там должна быть запасена сейчас громадная. Ладно, если даже размажет… чем это хуже? Да будет так. С этой мыслью он направил дуло револьвера прямо себе в лицо и нажал на спуск.
Яркая зеленая вспышка. Мгновение небытия, за которое он почти успел поверить, что в самом деле умер. А затем открыл глаза.
Ничего не изменилось: не очень чистый чуть рассохшийся пол, перевернутый стул, клубящаяся черная драпировка стен, сделавших комнату за это время еще немного теснее и наполовину поглотивших придвинутый к стене стол. И все же, что-то изменилось. Не в комнате — внутри Германа.
— Что это было? — спросила его Надя. — Что ты сделал?
Если бы только сам он в точности это знал…
Следующее, что он почувствовал, было то, как зачесались кончики пальцев. Он знал это чувство, хотя никогда не испытывал его сам. Его товарищи по университету, те из них, кто был настоящими помещиками, имевшими крепостных, именно так описывали чувство, когда начинаешь колдовать. Но как он?.. У него что, ниоткуда взялись крепостные? Уж не тот ли лакей?..
Он чуть сжал пальцы, чтобы они соприкоснулись, и в ту же секунду из них ударил тонкий луч света. Нет, даже не луч — нечто иное, сияющая спица в аршин длиной и ненамного толще волоса. Такое Герман видел не раз — это была самая настоящая «дворянская шпага»!
Когда-то давно, во времена Сопряжения, она была одним из первых заклинаний, которые освоили офицеры действующей армии, выступившие бить демонов сперва под Тулой, затем под Воронежем, и, наконец, в калмыцких степях, у самых порталов. Простое и безотказное оружие, которым можно проткнуть человека, если на нем нет стальной кирасы. Демонов же оно поражало даже через мощную броню, таково было свойство света, ставшего оружием.
Некоторые студенты из дворян на спор сбивали такой шпагой стакан с головы у приятеля или перерубали веревку, на которой висела вывеска кабака. Потому-то Герман не раз видел подобную штуку, хотя ее популярность, как боевого оружия, давно уж сошла на нет. Вот только чтобы призвать из небытия даже этакую безделицу, нужно было быть настоящим помещиком, хозяином душ, дарующих магию. Как же он?..
Но раздумывать было некогда. Герман выбросил руку вперед, и сияющая холодным белым светом спица вспорола черный полог. Он стал водить ей из стороны в сторону, рвать, резать клубящуюся тьму. Еще несколько секунд, и занавеска эта стала распадаться на отдельные лоскуты, таять, трепаться. За ней обнаружился коридор, уходящий во тьму.
За его спиной отчаянно вскрикнула Надя. Сперва он подумал, что это она от радости, что выход, кажется, нашелся. Однако его разубедил в этом сильный удар, пришедшийся в головку. Кажется, это был каблук ее башмака.
— Ублюдок! — взвизгнула она, замахнувшись снова. — Мерзкий ублюдок! Ты все это время мог выпустить нас! Ты только ради этого!
Резко обернувшись, Герман схватил ее за запястье, остановив снова готовый обрушиться ему на голову каблук уже на самом излете. Его собственные руки дрожали, она не до конца понимал, на каком он свете находится. Слишком много всего за один день.
— Я честно… слово дворянина… я не знал… не думал, что поможет, — произнес он, запинаясь и глядя в ее глаза, полные ярости. Она отчаянно дернулась, стараясь дотянуться до него второй рукой и отвесить пощечину, но это ей тоже не удалось. Зато мгновение спустя Герман почувствовал острую боль и, зашипев, скорчился на полу: лишившись возможности действовать руками, Надя нанесла удар ногой, причем в самое уязвимое место.
— Идемте… — прохрипел он, силясь подняться с пола. — Ухм… некогда… уходить… надо быстро…
В самом деле, черные стены их темницы сдвинулись уже почти настолько, что в образовавшемся коридоре едва ли могли бы разойтись два человека. И лишь в одной из них зияла теперь небольшая бесформенная дыра, в которую тоже надлежало протискиваться с трудом, стараясь не коснуться зловещих черных стен. Несмотря на сковывающую боль, Герман, ковыляя, двинулся вперед, к этой дыре.
За спиной у него послышался шелест, и он обернулся. Надя собирала с пола предметы белья, собираясь их натянуть, а после этого явно намеревалась приняться за платье.
— Некогда! — рявкнул он и снова схватил ее за запястье, рванув к себе. Черные створки вот-вот готовы были уже схлопнуться. Сам Герман преодолел отверстие, будучи одет в костюм Адама, если бы только у Адама имелась расстегнутая белая рубашка и носки на резинках.
Он ожидал, что, едва пройдя сквозь завесу, тут же окажется в реальном мире, однако этого не произошло. За стеной, где полагалось быть кустам жасмина, окружавшим флигель в реальности, оказался черный коридор, с точно такими же дрожащими, клубящимися стенами, и простирался он далеко вперед, ветвясь и раздваиваясь.
— Что это? — спросил Герман, обернувшись к своей спутнице. Она тоже преодолела уже разрыв в завесе,
