Человек в тумане - Николай Садкович

– Я есть отец, – повторяет солдат, – такой же мальшик, как ты, и один девушка. Совсем, совсем кляйне медхен. Теперь ты будешь еще один сын… Ха, ха… Карашо… Ты спас моя жизнь, я спас твоя жизнь. Ошень карашо. Мне подарил тебя гер оберст. Он сказал: «Гельмут, возьми этот мальшик и отвези на свой отпуск. Он спас немецкий зольдат, пусть он живет, яволь!» Теперь ты герой. Все папа и мама зольдат, которых ты спасаль, говорит «данке» и присылают подарки. Ого! Ты живьешь в мой дом, эссен, кушаешь мой обед. Ты играешь мой зон. Когда он пошел в школу, ты помогаешь ему нести разный учебник, потом несешь зонтик, когда шел дождь. Карашо! Ты смотришь моя корова и получаешь за это мильк. Два стакана млеко! Ого! Я тебе есть отец, карашо?

– Тут-тут… ты тут… тут… тут…

На берлинском вокзале их окружают фотографы.

– Хайль Гитлер!

Гельмут выбрасывает вперед правую руку, а левой обнимает Яна за плечи. Беззвучными выстрелами вспыхивают аппараты в сумерках крытого перрона.

Все куда-то торопятся.

– Как твое имя? – спрашивает, нагнувшись, человек в поблескивающем дождевике с блокнотом в руках. – Иван?

– Ян, – чуть слышно отвечает испуганный мальчик.

– Ян, – повторяет человек. – Ха, Иван ответил мне по-немецки.

Он быстро помечает что-то в блокноте и бежит дальше.

«РУССКИЙ МАЛЬЧИК ИВАН СПАС СОЛДАТА ФЮРЕРА!

Он переплыл реку под огнем красных и, раненный в голову, добрался до наших береговых укреплений. Владея немного немецким языком, он предупредил о коварстве большевиков. Иван показал тайные минные поля и сам провел роту саперов, наводивших переправу к безопасному месту.

Несмотря на временные трудности на фронтах, все больше русских сознают великую миссию фюрера и переходят к нам!»

Большая фотография Яна в объятиях Гельмута на берлинском вокзале. Лица не узнать, оно забинтовано, только испуганные глаза мальчика смотрят со страницы газеты.

Это выражение глаз не покидало его, когда в открытой машине ехали по чужому городу, полному фашистских знамен, зенитных орудий и живых, не пленных, фрицев…

Удивление не покидало его, когда плакал, прощаясь, Гельмут.

– О, майн кинд, больше я не отец… Они обманули меня и отняли такой знаменитый мальшик… Хайль Гитлер!

Удивление и страх поднялись вместе с ним по крутой темной лестнице и вошли в тесную, как землянка, комнату под скошенной крышей старой гостиницы.

За окошком, закрывая и небо и землю, стояла большая кирпичная стена, и на ней косо нарисованный черный силуэт человека в шляпе и длинном пальто. Под силуэтом крупная надпись по-немецки: Пст! – предупреждавшая о возможных шпионах. Такие силуэты встречались потом на многих стенах и заборах, и от этого становилось еще страшней, словно ходишь среди притаившихся убийц. Какие-то люди говорили по-немецки и по-русски, кормили, давали деньги и поздравляли.

– Молодец! Ай да Иван, сообразил, не побоялся. Теперь не будь дураком, скоро колхозам капут, получишь в своей Белоруссии два надела земли, хату построят. За фюрером не пропадешь!

Потом принесли текст, напечатанный на машинке.

– Читать умеешь? Учи! Чтобы произнес без запинки! По радио передадим.

Тут глаза его сузились. Он умел читать… Ночью, под вой сирены, в неспокойном свете прожекторов, он написал большими буквами поперек печатного текста:

– Я, юный пионер Советского Союза…

Он бежал из гостиницы. Зарницы тяжелых взрывов, частый стук пулеметов, свист падающих бомб на мгновение наполнили радостью. Казалось, приходит конец чужому, темному городу, только узнать бы, какая улица выведет на дорогу к своим?

Его поймали. Не били, не мучили, просто рассмеялись.

– Домой захотел? А это ты видел? Думаешь, так тебе большевики и простят, что ты спас немецких солдат? Они, брат, дознаются до всего, а поверят только этому. Теперь ты им чужой. Тут твоя фотография, тут твоя смерть!

Со злым торжеством ему показали газету. Как проклятие. Непроходящее и торжествующее проклятие повисло над ним на годы.

Чужой… Это слово стало самой мучительной пыткой.

Чужой среди своих, советских людей, силой увезенных в Германию.

Чужой – на немецком заводе-каторге.

Чужой – в лагере перемещенных… Чужой и здесь, в Англии… Везде чужой.

Янка съежился от пробежавшего по телу озноба. Сторож замыкал решетчатые ворота речного гаража, косо поглядывая на подозрительно долго сидящего за углом парня. К пристани подъехала грузовая машина с откинутым бортом. Шофер в форменной фуражке и кожаных нарукавниках обхватил за талию слепого мальчика и, легко подняв его, поставил в кузов.

На воде медленно таяли последние блики солнца. Ветер гнал по набережной пеструю газету. Пора уходить. Но идти было некуда. Ян побрел вдоль низкого забора, за которым темнел чей-то сад с площадкой для детского крикета. Странно, кажется, однажды уже все это было. И этот вечер, и сад за низким забором, и безысходная, тупая усталость…

Ну да, все повторяется, ничего не исчезает из памяти. Как проклятье. Много лет назад он ходил по чужому английскому парку и не знал, где спрятаться на ночь. Сторожа закрывали ворота. Полицейские с фонариками обходили парк. На скамейке нельзя было оставаться…

У темной аллеи кончался дощатый забор, дальше шла низкая, узорчатая ограда. За ней поляна, окаймленная густым, ровно подстриженным кустарником. Сад со спортивной площадкой и серый дом тонули в сумерках. Он перескочил через ограду и, прижимаясь к кустам, забрался в темный угол сада, возле кирпичной стены, почти целиком закрытой низкими деревьями.

Пахли начавшие распускаться розы. Щелкали соловьи, и какой-то неугомонный голубь проговорил: «Обе-ру-у-гу…» Ян тихонько сгреб в кучу немного прошлогодних листьев, поднял воротник куртки и, прислонившись к кирпичам, еще хранившим дневное тепло, прикрыл глаза. Парк засыпал. Утихал скрип шагов на дорожках, посыпанных гравием, отодвинулся гул проходящих машин… Откуда-то из тумана возник тихий звон ручейка… Потом всплыли неясные, но такие знакомые образы… Лес, поляна, и на ней заячья капуста. Светло-зеленая, сладкая заячья капуста и молодые ягоды земляники… Рот сводило оскоминой, и все нельзя было оторваться, хотелось еще и еще…

…Послышался топот и дыхание бегущего человека. Ян открыл глаза. Уже было светло. Сквозь кусты он увидел немолодого полного мужчину в зеленых с белой каемкой трусах.

Человек бегал вокруг площадки, посреди которой на чугунных столбах была натянута волейбольная сетка. Очевидно, этот сытый розовотелый англичанин делал утреннюю гимнастику. Давно пора бы уйти из чужого сада, да теперь невозможно. Проспал…

На площадку выбежал еще один мужчина в трусах и с мячом.

– Привет, Василий Самсонович! Заряжаешься?

Сначала он как-то даже на обратил внимания, что слова произнесены по-русски. Просто услышал и понял смысл. Потом словно плеснул кто кипятком на шею, на грудь. Да это ж русские! Русских скоро оказалось человек пять. Они бросали мяч через сетку, обменивались обычными шутками спокойных, здоровых людей, а ему казалось… ему казалось, что он подслушивает что-то для него запрещенное. Было и страшно и хотелось слышать еще. Хотелось самому сказать хоть одно слово… А вдруг сейчас из-за неловкого удара мяч полетит в его сторону и его откроют? Увидят?

– Кончайте, товарищи! – сказал полный в зеленых трусиках. – Время.

– Есть, сэр! – весело ответил ему высокий, жилистый парень и, ударяя мячом об землю, побежал за угол дома.

Товарищи… Значит, это были советские. Из посольства или торгового представительства.

Он поднялся, глядя вслед убежавшим, и, охваченный вдруг возникшим чувством безразличия, не пригибаясь, не таясь, перелез через ограду и, медленно пересекая поляну, направился к парку.

Трое всадников на тонконогих конях гарцевали по поляне. Не то тренировались, не то совершали утреннюю прогулку. Заметив Яна, они придержали коней, заговорили по-английски, один из них громко засмеялся. Ян не оглянулся, не ускорил, не замедлил шаг. Шел, почти не видя перед собой ни людей, ни деревьев.

Шел, как сейчас, не зная ни цели, ни смысла движения. Яном владели воспоминания. Хотелось и не хотелось думать о прошлом… Потерянные годы не забывались. Их груз не давал оторваться от мира, который он ненавидел. Он пытался противиться, искать перемену, но слишком многое возвращалось. Вспомнить бы сразу все, по порядку, чтобы потом жить настоящим. Но по порядку не получалось. Куски прошлого цеплялись за случайно похожее. Память выхватывала отдельные эпизоды.

Ян сделал попытку удержать скользкую нить своих мыслей. Что же было потом? В первые дни жизни в Лондоне…

…Он искал работу. Любую работу, он всему научился в Германии, лишь бы получить хлеба. Голод лишал его сил. Он останавливался у открытых дверей кафе или баров, видел, как люди подходили к стойке, брали рюмки с джином или виски, платили и возвращались к столикам. На круглых столиках стояла закуска. Жареный холодный картофель, крошечные огурцы, маслины, печенье. Это было даром. За это никто не платил… Позвольте ему хоть немного. Он не хочет вина, только несколько ломтиков розового, хрустящего картофеля или крошки печенья… Но это разрешено только сытым, тем, кто пьет джин или пиво…