Человек в тумане - Николай Садкович

Катлин откинулась немного назад и подняла лицо к надвигающейся туче. «Я тоже одна, – подумала она и про себя решила, – а человек не должен, не может быть один».

На ее лицо упала первая капля дождя. Катлин не смахнула ее, не изменила позы, и капля покатилась вниз по щеке, как слеза. Катлин не шелохнулась. Ян повернулся к ней.

– Дождь, Катлин, надо бежать.

Он снял свою куртку и набросил ей на голову, но Катлин потребовала, чтобы и Ян спрятал голову под куртку. Ян вынужден был повиноваться, а Катлин, иначе было неудобно шагать в ногу, пришлось обнять парня рукой за талию.

Так они шли к дому, прижавшись, чувствуя живое тепло друг друга, оба вдруг замолчавшие, оба уже чем-то счастливые…

По звонку Катлин дверь открыла Виктория. Ян и не думал скрываться от нее. Он надел освободившуюся куртку и, пожелав Катлин спокойной ночи, медленно зашагал под дождем, пересекая улицу.

Назавтра Вики дулась целый день. Катлин решила не заговаривать с ней первая, и Вики в конце концов не выдержала. Мило улыбаясь, она поделилась с Катлин своими мыслями.

– Просто не могу понять, дорогая, как могло прийти мне в голову заинтересоваться жалким певцом из бара? Воображаю, что сказала бы твоя тетушка, если бы узнала об этом? О, ужас…

Катлин понимала состояние обиженной Вики и не собиралась праздновать победу, но упоминание о тетушке Уотс словно подстегнуло ее. Если «они» против, значит, стоит начать игру. В коротком слове «они» Катлин объединила и тетушку Уотс, и родителей Дэвида, и самого Дэвида. Вики здесь была ни при чем. В другое время, до того как Катлин начала тяготиться окружающим ее обществом, возможно, она не стала бы поддерживать знакомство с «певцом из бара». Теперь – дело другое. Теперь встреча с Яном приобретала значение протеста, объявления войны, и Катлин уже заняла исходные рубежи.

И вдруг она натолкнулась на неожиданное сопротивление. Ян уклонялся от дальнейших встреч, хотя Катлин знала, что она ему нравится. Поведение молодого певца удивило ее и задело самолюбие. Теряясь в догадках, Катлин наконец пришла к выводу, что Яна удерживает разность их общественного положения. Она была близка к истине, но это-то и составляло смысл игры, которой Катлин, сама того не осознавая, прикрывала зреющее чувство.

Она настояла на откровенном серьезном объяснении и устыдилась собственных мыслей, устыдилась затеи вовлечь Яна в игру против тетушки. Жизнь Яна, рассказанная им без прикрас и преувеличений, столь непохожая на жизнь других знакомых Катлин молодых мужчин, вызвала в ее сердце чувство некоторого облегчения и даже радости. Нет, перед ней не просто бездомный бродяга, «певец из бара», знакомство с которым было бы скандальным для ее родственников, а человек другого мира, прошедший горький круг испытаний в борьбе за свою одинокую жизнь, за свою совесть.

Остался всего один шаг до настоящей любви. Многое Катлин увидела по-другому, и по-другому ей многое стало нравиться в Яне. И лицо со шрамом, делающим капризными губы, и голубые, немного задумчивые глаза, и его тихие песни, когда голос вылетает из груди легко и нежно, как звук чуть тронутой струны. Все хотелось сохранить, удержать, сделать тайной…

– Мы будем скрывать нашу любовь, – сказала Катлин, расставаясь с Яном перед возвращением в Лондон. – Люди редко прощают другим их счастье.

Это была первая разлука, только укрепившая страсть. Теперь их хотят разлучить, может быть, навсегда, не простить им их счастье…

«Все спокойно в благословенной столице!»

Газеты: ДОКТОР АДАМС ОБВИНЯЕТСЯ В ОТРАВЛЕНИИ ПАЦИЕНТОК!

Покойные завещали своему врачу крупные суммы. Не это ли ускорило их смерть? Доктор убийца? Ждите наших сообщений.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ВЕЛОСИПЕДЫ И БЕНЗИН. Ежегодные гонки любителей велосипедного спорта отменены. Устроители гонок заявили, что автомобилям, сопровождающим гонщиков, может не хватить бензина, получаемого по урезанным нормам. Кроме того, правительство все еще не издало правил для велосипедных гонок по шоссейным дорогам Англии.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ДОКТОР АДАМС ВСЕ ЕЩЕ НА СВОБОДЕ! Следствие ведут крупнейшие юристы королевского суда. Возможно, что некоторые завещания фальшивы. Опрошено сорок свидетелей. Родственники умерших требуют ареста доктора. Чем объяснить нерешительность прокуратуры?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ПРИНЦ ЧАРЛЬЗ УСТРОИЛ СВОИ ПЕРВЫЙ КОКТЕЙЛЬ.

Юный хозяин был очень мил и любезен. Все веселились. Но, когда гости принца, маленькие леди, возвращались к своим автомобилям, чтобы ехать домой, пошел дождь. Дождь испортил красивые платья!

Увы, очаровательные леди. Мы живем в стране, где никто не может уберечься от дождя. Да и что было бы с Англией без дождя? Владельцы магазинов зонтов и резиновых плащей и без того жалуются на плохой сбыт.

Глава седьмая

Слепой мальчик стоял на опустевшей лодочной пристани. Ветер не трепал его непокрытые волосы, не шевелил окаменевшие складки одежды. В мертвых руках он держал жестяную копилку, но никто не опускал в нее монет. Вокруг было тихо, безлюдно. Только одинокая сторожевая лодка покачивалась на легкой волне у самого берега. Янка сидел в стороне, за углом низкого гаража моторных катеров, смотрел на качавшуюся лодку и забытого мальчика. Лодка качалась справа-налево, слева-направо… Мальчик стоял, протянув руки с копилкой.

Однажды он уже встречался с этим слепым, неживым попрошайкой. Это было в первые дни его жизни в Лондоне. Он сидел на скамейке в Гайд-парке и смотрел, как проходящие люди опускали в копилку одну-две монеты. Он был голоден, нищ, и, с трудом поняв, что фигура слепого не что иное, как сбор средств в пользу слепых детей, вдруг почувствовал право взять из копилки деньги… Казалось, так просто подойти, выбить у скульптуры копилку и вытрясти на ладонь медяки, а прохожим сказать:

– У меня нет никого, ничего, кругом ночь для меня, я тоже слепой, бедный мальчик… Это мои деньги!

Тогда он с трудом удержался. Он ушел от соблазна. Ушел к Серпантейну – изогнутому красивому озеру парка. Возле самой воды на земле лежали куски белого хлеба. Видно, отдыхавшие англичане только недавно кормили уток. Бросали им хлеб, и, может быть, дети не добрасывали его до воды.

Ничего не стоило перешагнуть низкую ограду и собрать куски. Он оглянулся. Вблизи не было никого, только женщина с девочкой медленно шла в его сторону. Можно успеть… Он перешагнул ограду, схватил несколько мягких, чуть отсыревших кусков хлеба, но не стал прятать. Пусть пройдет женщина с девочкой. Он отщипнул крошку и, глотая слюну, бросил уткам. Сытые птицы не торопясь подплывали и клевали хлеб. У него сводило горло.

Женщина с девочкой остановились позади. Он бросал крошки, словно только этим и хотел заниматься. Девочка визгливо и капризно что-то требовала у матери. Женщина нагнулась, протянула руку, сказав несколько слов по-английски: не зная языка, он понял и, улыбаясь, дал девочке самый лучший кусок. Та пропищала: «тенк ю!» – и бросила хлеб на воду. Подошли еще какие-то люди. Он отдал весь хлеб девочке и ушел… Тогда он бродил, не зная, существует ли тропа, способная вывести его из слепого блуждания. Это было давно, но потерянные годы не забывались. Стоило только оглянуться на них, и он видел всю свою жизнь, как поле, поросшее мелким горьким ольховником. Жизнь, наполненную безрадостным бременем, избавиться от которого можно было лишь одной ценой… Он снова у Темзы…

Вечереет. Сверкающие белизной, словно игрушечные, катера, спортивные лодки и небольшие моторные яхты возвращаются из увеселительных прогулок. Вода разбегается мелкими волнами, и на этих волнах качается сторожевая лодка. Слева-направо, справо-налево… Она стоит на якоре целый день. Только успокоится, и снова проносящийся катер, разбросав усы белой пены, пошлет волну за волной… Качается лодка. Так это началось. Уже не Темза, блеснула другая река. Вспыхнули широкие молнии.

Похоже и не похоже на грозу.

– Гуд… Карашо…

Так мягко качает, справа, налево, так становится тихо. Темно. Потом возникает перестук глухого железа: «Тук-тук-тук… мы тут, мы тут…»

Его покачивает на полке вагона. Рядом сидит пожилой немецкий солдат и, улыбаясь, ласково говорит, путая русские и немецкие слова:

– Гуд морген, майн кнабе, мой мальшик… Ошень карашо… Было совсем, совсем плохо. Фарен мит гот, в Германии. Фатерлянд. Тебе будет совсем, совсем карашо. Я будет тебе, как отец, фатер… Я есть отец, понимаешь?

Ян хочет подняться, но голова так тяжела, что нет сил оторвать ее от жесткой, набитой сеном подушки. Ноет щека. Лицо его забинтовано. Он снова делает попытку подняться, немец останавливает его.

– Руйе, майн кнабе… Надо лежать… – и поправляет подушку. Ян смотрит в его голубые глаза под густыми седеющими бровями, на торчащие ежиком коротко подстриженные усы и думает: «Значит, есть и среди фрицев добрые люди… Может быть, этот солдат подпольный коммунист, только об этом нельзя говорить…»