Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник) - Коллектив авторов

Петух Полкан и к обретенному имени, и к собранной «машинке» отнесся благосклонно.

– А пулемет я на горке поставлю. Как считашь? По-моему, хорошее место. Обратно же – позади село, дом. – Старик вытер тряпицей большущие ладони, оглянулся в сторону реки. – Это им было куды отступать. И ему есть куды – звезд много, улетай, никто не держит! А мы с тобою посередке, Полкан. И нам отсель двигаться никак нельзя. Некуда.

До самого вечера дед Илья был занят так, что совершенно забыл про скрипучую половицу в горнице. Вспомнив, поморщился с досадой, махнул рукой – потом, дескать, поправлю, после боя.

Руки-ноги гудели от усталости – приятной, трудовой, забытой уже. Сперва он предусмотрительно наполнил ключевой водой пузатый молочный бидон, отнес на Иваевскую горку. Отварил картошки, яиц, ополоснул добрый килограмм огурцов, начистил луку, упаковал все аккуратно в полиэтиленовые мешочки, отнес наверх второй ходкой, прикопал в тенечке. С фронта помнил, каково это – остаться без еды и питья, если противостояние затягивается. Потом вырыл невесть когда закопанный на огороде ящик с патронами – тяжелый, холера! Переживал за ленты – вдруг материя истлела? Но нет, обошлось. Оттащил на горку ящик, затем откатил туда же «машинку», установил прочно и удобно. Ребристый кожух «Максима» сиял на солнце так, будто не сто лет назад пулемет был сделан, а только вчера. Подумал-подумал – и отнес на всякий случай необъятный тулуп и еще более необъятную брезентовую рыбацкую спецовку: вдруг дождь начнется, или ночью наверху сидеть придется?

Всякий раз дед Илья ненадолго задерживался на вершине, стоял и смотрел. Нет, не в сторону Монарха – чего туда смотреть-то? И так ведь понятно, что близко уже. Глядел старик за реку, за тайгу, глядел с ожиданием, всякий раз шепотом уговаривая:

– Отзовись! Ответь! Откликнись!

Но, видимо, не дожидался, не слышал ответа и потому спускался, сокрушенно качая головой. Полкан то сопровождал его, то оставался внизу по каким-то своим петушиным делам. Чудно ему, наверное, было разгуливать по совершенно пустому селению, беспрепятственно заходить на чужие огороды, влезать туда, куда раньше путь был заказан. Прошелся по покинутому селу и дед Илья, очень недоволен остался.

– Разве енто дело? – сердито вопрошал он, и незнакомые своей пустотой дома съеживались боязливо и стыдливо.

Дошел он и до реки, присел на берегу. Сейчас, перед закатом, Обь была тихая и гладкая – ну зеркало и зеркало! Гляделись в него высоченные осокори, вековой кедрач, и облака легонькие гляделись, и зардевшееся солнышко… Пока любовался отражениями, все вспоминал, как впервые познакомился с Евдокией Матвеевной. Много-много лет назад влетела в сельсовет молоденькая докторша, присланная из Томска, и принялась посреди собрания кричать на председателя – дескать, почему это у вас на лесосплаве работают люди с тяжелейшими фронтовыми ранениями? Она еще платок снять не успела, а смущенный Илья, который как раз и был тем самым фронтовиком с тяжелыми ранениями, сразу, по голосу понял – белобрысая. И ведь сколько раз он обещал себе не влюбляться – а тут пропал! Но терпел. Хоть он, может, и не таким терпеливым был, как нынче Гринька Колобоков, но держался. До тех пор, пока Евдокия Матвеевна несколько лет спустя сама вдруг не обратила на него внимание. И пришлось тогда Илье надолго покидать ставшее родным село, чтобы улеглось-успокоилось, чтобы не дошло до свадьбы… А когда вернулся – у Евдокии Матвеевны дети уже в школу пошли.

Теперь старику думалось – может, зря сбежал от любви-то? Кабы знал тогда про то, что Монарх такой появится, – может, и не сбежал бы. Ведь совсем еще неизвестно, кто кого одолеет, и, может статься, та любовь последней была бы и осталась…

Вернувшись, дед Илья достал из сундука фронтовую гимнастерку, повертел в руках. Ветхая, вот-вот по швам разойдется – но все-таки форма, единственная оставшаяся из всех тех, в которых довелось ему повоевать на своем веку. Положил на лавку, чтобы утром впотьмах сподручнее искать было. Сдунул пыль с настольного зеркальца, подсел к нему с ножницами и обрезал «боярскую» бороду до «боевых» размеров – чтобы не мешалась завтра. Осмотрел себя придирчиво, подровнял с боков – красавец мужчина! И совсем еще не старый, кто бы что ни говорил! Евдокия Матвеевна осталась бы довольна… Незаметно подкравшийся Полкан одобрительно закококал.

– Ишь ты! – возмутился дед Илья. – Енто ты тут, что ли, ночевать навострился? А ну-ка, давай отседова! – Петух с интересом разглядывал зеркало и покидать помещение отказывался. – Слышь, Полкан, я тваво помета в избе не потерплю! Шарахаться за тобою по горнице мне не с руки, а вот кнут ременной у меня возле двери висит, он длинный: поперек спины тебе перетяну – лепешкой станешь. Сам понимашь – и тебе удовольствия мало, и мне, обратно, уборка. Так что думай.

Петух подумал и, видимо, решил, что уж ночь-то он как-нибудь потерпит. Взгромоздился на спинку стула в углу, нахохлился, приготовился спать. Укоризненно покачав головой, дед Илья выключил свет и, кряхтя, полез на полати. Устроившись, посопел, пощупал остриженную бороду, снова завозился, слезая. Щелкнул выключателем, подошел к раме, отделил фотокарточку Захара. Подумал – и отделил еще одну, на которой улыбалась молоденькая белобрысая докторша. Оба снимка аккуратно положил в нагрудный карман гимнастерки, застегнул потускневшую пуговку.

Вернулся на печку, укрылся стеганым одеялом, сказал в темный потолок:

– Ты, Полкан, наверно, тоже думашь, что я тут помирать остался. Ну, как там завтра сложится – енто пока непонятно. Но хочу довести до тваво сведения, что я тут остался жить. Вот так и учти себе.

Дед Илья глянул на наручные часы и полез с печки.

– Кибернетический ты петух, Полкан! – похвалил он орущую птицу. – Именно тогда закукарекал, когда просыпаться надобно. Не лопни от натуги – встал я уже, встал!

Погремев в сенях умывальником, старик надраил пуговицы гимнастерки, до блеска начистил сапоги, подпоясался ремнем, причесался. Осталось слазить в погреб за льдом для пулеметного кожуха. Как сохранить лед на горке, если вдруг Монарх на рассвете не пойдет в атаку, дед Илья не знал, а потому решил сразу не колоть на кусочки помельче и взять побольше, ведра два – может, тогда не весь успеет растаять.

В последний раз оглянувшись на село, старик шагнул на тропку – и едва не споткнулся.

– Обратно ты! – осерчал он. – Куды намылился? Ступай в дом! Я тебе там ларь с зерном открытым оставил – до весны хватит, ежели что! Ступай, тебе говорят!

Полкан наматывал круги, скакал по тропинке, ловко уворачиваясь от сапог и ведер, которыми старик пытался отогнать непонятливую птицу.

– Не позорь ты меня! – взмолился дед Илья. – Ну, будь ты и впрямь собакой или, там, конем верным, я бы обязательно тебя с собою взял! А так – ну представь: там космический Монарх прет дурниной, с лазерами и прочим атомом, а тут я на битву выхожу с петухом – здра-ааасьте! Стыдоба!

Петух, склонив голову и свесив гребень, задумался, но с тропинки не сошел.

– Холера тебя задери! – в отчаянье вскричал старик. – Чичас же светать начнет, а я ишшо внизу торчу, с домашней птицей спорю! Тьфу на тебя, флюгер недоделанный, суп несваренный!

Попыхтев сердито, дед Илья успокоился, усмехнулся в усы:

– Ишь ты, что деется! Ну, тады так: посколь скорости у нас несогласованные – тебе раньше идти, а я уж после, погодя, а на вершине как раз и встренемся. Ясна задача? Начинай бежать.

И Полкан, будто и впрямь поняв, припустил вверх по тропке.

Когда дед Илья часть льда накрошил в кожух, а часть оставил в тенечке под елями, за спиною уже вовсю грохотало. Оглядываться старик не спешил – он по-прежнему всматривался в туманную дымку на северо-западе, по-прежнему молитвенно причитал:

– Отзовись! Откликнись, пора уже!

Не было ответа с той стороны.

Трещали внизу, за спиною, стволы, лязгал-скрежетал металл, подрагивала земля, и в ужасе тряслись лапы окружающих полянку елей. Старик знал, что сейчас, обернувшись, может увидеть Монарха – но пока не был готов посмотреть тому в лицо.

– Откликнись! – стонал Илья, но не было отклика.

Метался возле ног Полкан, масляно сверкал на солнце пулемет «Максим», и, похоже, не оставалось у старика другого выхода, кроме как устроить супостату «сплошную глобальную катастрофу» длинной очередью из смертоубийственной «машинки» – как, бывало, в Первую мировую, и в Гражданскую, и в Отечественную…

Громоздкое и злое ухало и скрежетало уже совсем рядом, и медлить стало нельзя. Только раз глянул в сторону Монарха дед Илья – и сердце сжалось, подскочило к самому горлу, затрепыхалось: шел по тайге многолапый железный паук, шел внизу, под Иваевской горкой, но росту был такого, что казался выше старика, выше самой высокой ели, растущей на вершине. Левее из-за горизонта выползал второй, правее – третий…