Сад земных наслаждений - Джачинта Карузо

Алейт задержала дыхание. Если верить тому, что говорили об адамитах, настал момент плотского совокупления. И действительно, присутствующие разделились на пары. Катарину первой взял за руку молодой человек с совершенным телом, отвел к скамейке и уложил на нее. Постепенно все остальные мужчины выбрали себе женщин и проделали то же самое.

Не веря глазам своим, Алейт наблюдала за тем, как молодой человек трогает пальцами тело Катарины: лицо, шею, грудь, бедра, стройные ноги, маленькие, изящные ступни. Вот рука его скользнула выше и добралась до нежной плоти между ног. Потом тот же путь проделали губы юноши, и Алейт испытала незнакомое чувство — слабость в животе испугавшую ее до смерти.

Вдруг она почувствовала, что рядом с ней стоит еврей. Алейт не могла допустить, чтобы их взгляды встретились и он угадал, что происходит в ней. Поэтому она упорно не отрывала глаз от Катарины и ее партнера. Тот снова ласкал девушке самое сокровенное. Другие пары тоже предавались любви.

— Это и есть тайное ars amandi[6] адамитов? — Алейт не отдавала себе отчета в том, что говорит.

Еврей взял руку Алейт и начал ласкать. У нее не было сил двинуться, отнять руку.

— Modum specialem coeundi, non tamen contra naturam, quali dicit Adam in paradiso fuisse usum,[7] — прошептал еврей ей на ухо.

Теперь Катарина извивалась в судорогах наслаждения. Ее партнер ускорил ритм своих движений. Еврей все решительнее ласкал руку Алейт.

Тело Катарины выгнулось, а потом замерло в неподвижности. Рука Алейт тоже застыла, когда еврей переплел свои пальцы с ее. Она пыталась сопротивляться, но он был сильнее. Она сдалась, и их руки слились воедино.

Алейт полностью отдалась чувствам, которые пробудили в ней прикосновения еврея. Они не разнимали рук. Алейт очнулась первой, внезапно осознав всю чудовищность произошедшего. Она рывком высвободила руку и убежала прочь.

Она вернулась домой в состоянии глубочайшей подавленности. Ее лихорадило и мутило, кровь билась в висках. Вместо того чтобы лечь спать, Алейт опустилась на колени и принялась молиться. Она совершила грех и едва ли сможет признаться в нем своему исповеднику. Более того, она согрешила с человеком, которого, как ей мнилось, ненавидит. В действительности же он пробудил в ней чувства, о существовании которых она и не подозревала.

Ночь показалась Алейт бесконечной, она провела ее в телесных и еще более невыносимых душевных мучениях. Она разрывалась между стыдом и сладкими воспоминаниями. Она до сих пор ощущала прикосновение пальцев еврея к своей руке, ласки, сначала легкие, потом все более сильные, рукопожатие, в котором слились их ладони. Пока Алейт вновь и вновь переживала эти мгновения, к ней пришли новые мысли. Она не отважилась бы признаться в них даже себе самой. Они возбуждали ее как никогда прежде и приводили в ужас. Совершенно невероятные для женщины ее возраста, эти мысли, видимо, были порождением дьявола.

Три дня Алейт просидела взаперти, постилась и молилась. Агнес не просила у нее объяснений, но, несомненно, решила, что причина странного поведения госпожи — беспокойство за мужа.

Сама Алейт даже не замечала, что происходит вокруг. Она погрузилась в собственный мир, где воспоминания смешивались с чувством вины, а искупление казалось единственным бальзамом, способным залечить ее раны.

По дому поползли сплетни. Слуги только и говорили, что о хозяйкиной тоске и ее причинах. Агнес не знала, что делать. Она послала за лекарем. Алейт, узнав об этом, устроила ужасную сцену. Однако это событие обернулось благом. Оно разбило стену ледяной отчужденности, которую госпожа вокруг себя возвела. Постепенно Алейт вернулась к повседневным занятиям. Ей даже захотелось общества других людей.

Однажды она пошла вместе с Агнес и со служанкой на рынок возле дома. Алейт бродила по площади среди толпы и в первый раз после стольких дней тревоги ощущала спокойствие. Внезапно она увидела лицо, при виде которого вновь погрузилась в отчаяние.

Еврей лишь едва заметно кивнул ей и прошел мимо. Алейт не смогла сдержаться и обернулась, увидела, как его затылок пропадает в толпе, и поняла, что уже никогда не освободится от мыслей об этом человеке. Он проник в ее сознание и мучил воспоминаниями о ласках. Он вошел и в ее тело: при виде еврея у Алейт пресеклось дыхание, по низу живота прошла дрожь.

С того дня женщина снова погрузилась в тоску, но иную, чем прежде. Ее больше не терзали угрызения совести, исчезла потребность искупить грех. Чувство вины отныне не снедало Алейт, потому что едва ощутимое, но постоянное томление затмевало все остальные чувства. Сначала она не смела определить его природу. Находила тысячи причин, даже начала думать, что стала жертвой колдовства. Но наконец Алейт все же пришлось признать очевидное: то было любовное томление. Должно быть, еврей — сам дьявол, если сумел искусить женщину ее возраста и с ее репутацией. Теперь она понимала, почему он стал Великим Магистром Братства Свободного Духа: этот человек был коварнее змея, склонившего Еву ко греху в земном раю.

Страсть, разгоравшаяся внутри ее, пугала Алейт. Никогда прежде она не попадала во власть подобных чувств: ни в юности, ни в браке. Она любила мужа, как положено всякой добропорядочной жене, исполняла супружеский долг, занималась домом, делала все то, что соответствовало ее положению.

Однако все это теперь казалось Алейт далеким, словно относилось к какой-то другой жизни. Ей приходилось делать над собой нечеловеческие усилия, чтобы по-прежнему играть свою роль. Оставалось только надеяться на то, что никто не заметит бурю, что бушевала в душе. Особенно Агнес, ведь ее было труднее всего обмануть.

Действительно, однажды утром, помогая госпоже одеваться и заметив, что платье сидит на ней слишком свободно, компаньонка позволила себе замечание по поводу ее внешности. Алейт похудела, ее кожа, свежестью которой все восхищались, побледнела, у рта появилась горькая складка, исчезла прямая осанка, величественная, словно у королевы. Одним словом, она вдруг разом постарела и теперь выглядела на свой возраст.

Агнес учтиво сказала госпоже, что ее можно приводить в пример как идеальную жену, преданную мужу. Быть может, Алейт напрасно так сильно беспокоится из-за Йероена, ведь с ним наверняка все в порядке. Кроме того, добавила компаньонка, он не хотел бы, чтоб жена тосковала по нему до такой степени, что даже подурнела.

Алейт с горечью подумала о том, насколько Агнес далека от истины. Ее госпожа действительно тосковала, но не по мужу.

С того дня на рынке она больше не встречала еврея и готова была отдать все, что угодно, лишь бы увидеть его, пусть даже издали. Алейт бродила возле его дома, бывала в тех местах, где он часто появлялся, вновь и вновь возвращалась на рынок, но еврей словно в воду канул. Она не осмеливалась задавать вопросы, чтобы не вызвать подозрений. А еще потому, что не знала, сможет ли остановиться, раз упомянув его имя. Как все влюбленные, Алейт испытывала трепетное желание говорить о предмете своей страсти и, не имея возможности обсуждать его с другими, отводила душу наедине с собой. Она часами сидела у окна, наблюдая за рыночной площадью, и вела в душе долгие страстные беседы с евреем.

Алейт пыталась вспомнить все, что знала о нем. К сожалению, немного, ведь он был таинственным человеком. Его звали Якоб ван Алмангин, у него были когда-то жена и сын, но они утонули. Он долго их оплакивал и пожелал увековечить память о них в триптихе «Потоп», заказанном Йероену несколько лет назад. Он обратился в католическую веру и состоял в Братстве Богоматери, как и ее муж.

Братство, между прочим, занималось организацией религиозных празднеств, В том году они намеревались устроить торжество в честь Благовещения. Репетиции должны были скоро начаться, и в этом Алейт усмотрела единственную возможность встретиться с евреем. Если, конечно, он в городе, ведь дела часто звали его прочь из Хертогенбоса.

Каким-то образом Алейт удалось дотянуть до конца июля, когда Братство собралось на репетицию. Она подбирала наряд с особой тщательностью, надела платье с лифом, рукавами, украшенными прорезями, и широкой юбкой, отделанной кружевом и бахромой. Она расчесала волосы, как всегда, с пробором посередине и надела жемчужную диадему.

Явившись в собор Святого Иоанна заранее, Алейт устроилась так, чтобы видеть всех, кто будет приходить. От напряжения ей казалось, будто она горит и мерзнет одновременно. Кавалер Янен ван Бакс, для которого Йероен не так давно нарисовал герб, спросил у нее, есть ли новости о муже. Алейт завела с ним беседу, но была рассеянна. Она постоянно теряла нить разговора, вздрагивала всякий раз при звуке шагов, пот лил с нее градом. Кавалер спросил, что ее беспокоит. Алейт заверила его, что все в порядке, и удалилась под каким-то предлогом. Поэтому она не заметила, как явился еврей.