Арденны - Михель Гавен

Раух произнес это как-то вяло, без особого настроения, и Маренн с сомнением покачала головой. Она была уверена, Фриц, конечно, скажет гауптштурмфюреру Цилле, где они будут, но не ради того, чтобы Отто к ним присоединился, а для того, чтобы знали, где его искать на случай военной необходимости. В это она поверит.

Она понимала, что должна отказаться, но почему-то промолчала. Он принял ее молчание за согласие — да и как иначе?

— Сейчас я дам знать Цилле, и идем, — решил он. — Это близко.

— Хорошо, — она кивнула, стараясь, чтобы он не прочел в ее взгляде больше, чем ей самой хотелось бы.

То, что Раух называл «приличным домом», на деле оказалось почти замком, отстроенным в стиле барокко, весьма строгим на вид. Его окружал парк, к парадному входу вела широкая аллея, по обеим сторонам которой возвышались старинные вековые платаны.

— Кому принадлежал этот дом? — Маренн не скрывала удивления. — Аристократической семье?

— Да, мне сказали, одному из нынешних потомков принцев де Линьи, — ответил Раух. — Но он уехал в Швецию еще в тридцать девятом, когда война только началась. А до недавнего времени в доме обитала его двоюродная сестра с компаньонкой. Они бежали в Амстердам.

По узкой тропинке, протоптанной солдатами, которых Раух посылал обследовать дом, они подошли к флигелю.

— Неужели американцев здесь не было? — спросила Маренн, отряхивая снег. — Они любят расположиться с комфортом.

— Можно сказать, этому дому повезло. Здесь должен был располагаться штаб 7-й бронетанковой дивизии, той самой, которую опрокинула группа Пайпера. Так что они просто сюда не дошли. И обстановка осталась не тронутой. Во всяком случае портреты принцев де Линьи в картинной галерее оказались избавлены от участи наблюдать, как янки будут усаживаться на старинные диваны, обитые шелком, и класть на золоченые столы ноги в военных ботинках.

— Почему сюда не пришли наши?

— Пайпер ушел далеко вперед. А нам, согласно условиям операции, вообще запрещено останавливаться в подобного рода строениях, чтобы не привлекать излишнего внимания, мы можем так легко растерять всякую секретность.

— Понятно, — Маренн кивнула. — Наше место — в лесу. Подальше от американских разведчиков.

— Верно.

Они поднялись по засыпанной снегом лестнице к старинным, дубовым дверям флигеля. Рядом несколько окон выходило на опоясанную балюстрадой террасу. Маренн сразу заметила, что в них не было стекол.

— Подожди здесь.

Раух скрылся в одном из оконных проемов. А через несколько мгновений замок заскрипел, двери открылись.

— Прошу, фрау, входите, — Раух пригласил Маренн внутрь.

За дверью сразу почувствовался сладковатый аромат увядших цветов, какой обычно можно уловить в самом конце осени, перед тем как выпадает снег и природа засыпает. Раух зажег свет — они находились в небольшой полукруглой прихожей, обитой темно-синим бархатом. Прямо напротив себя Маренн увидела зеркало — перед ним в корзине на подставке склонили поблекшие головки увядшие розовые герберы. Это от них исходил запах.

— Действительно, хозяйка покинула это место недавно, — негромко произнесла она. — Цветы завяли не более чем сутки назад. Я полагаю, она любила цветы. Во всяком случае, эти подобраны со вкусом. Может быть, мы напрасно зажигаем свет? — спросила она Рауха. — Заметив такую иллюминацию, американцы могут догадаться о нашем местонахождении, ведь вся группа практически находится на территории поместья, в перелеске.

— Конечно, свет — это лишнее, — Раух вошел в гостиную. — Мы зажжем только камин. Этого достаточно. Зачем нам свет?

Маренн взглянула ему в лицо и промолчала. Выключила лампы. Вслед за Фрицем прошла в комнату. Раух зажег три свечи над камином. В их неярком свете Маренн заметила, что гостиная напоминает Лаковый кабинет в Шенбруннском дворце австрийских императоров, только значительно больше по размеру. Та же обшивка красным деревом, лаковые панно восточной тематики с позолоченным рисунком в декоре, та же изысканная мебель, обтянутая ярко-желтым полосатым шелком. Впрочем, в этом не было ничего удивительного — аристократы де Линьи близки ко многим европейским дворам, в том числе и к австрийскому. И часто старались копировать условия жизни монархов. Тем более во времена императрицы Марии-Терезии, когда, как догадалась Маренн, этот дом и был построен. В те годы красоты Шенбрунна вызывали у состоятельных людей восторг и служили предметом всеобщей зависти.

— Я вижу, тебе здесь многое знакомо, — Раух помог Маренн снять шинель, бросил ее вместе со своей на кресло. — Ты можешь чувствовать себя как дома.

— Да, похоже на Шенбрунн, — согласилась она. — Де Линьи любили обезьянничать. Им казалось, что они если не полностью, то почти совсем монархи. Не хватает только лаковых панно. Хотя, сказать по правде, они куда больше вертелись в Париже, чем в Вене. Я не удивлюсь, если другие комнаты похожи на Версаль или Лувр.

Раух улыбнулся. Он наклонился, чтобы разжечь камин.

— Располагайся, — предложил он. — Я сейчас схожу на кухню. Я распорядился, чтобы все, что нам понадобится, оставили там.

— Очень предусмотрительно.

Огонь постепенно разгорался, стало тепло. Маренн подошла к креслу и, облокотившись на высокую спинку, наклонила голову. Густые длинные волосы упали вперед. Движением головы она отбросила их с лица. Мощным потоком они заструились по плечам, отражая оранжевое пламя в камине. Раух подошел и, протянув руку, осторожно положил себе на ладонь один из волнистых локонов.

— Говорить тебе, что ты красивая, наверняка банальность. Тебе, должно быть, надоело даже слышать это, — негромко произнес он. В голосе скользнула нежность. — Ты красивая.

— Не такая банальность, как ты думаешь. И не так уж часто мне говорят об этом. К тому же женщине никогда не надоедает знать, что ею восхищаются.

Она отвечала так же тихо, словно боясь спугнуть неожиданную нежность, мелькнувшую между ними.

— Я рада слышать, что ты считаешь меня красивой. На войне такие вещи быстро начинают считаться ничего не стоящими мелочами.

Он наклонился, целуя ее руку, потом поцеловал локон на ладони.

— Я рада, что нравлюсь тебе. Не знаю, почему. Но очень рада…

Он поднял голову, глаза их встретились. Через мгновение она уже чувствовала жадность его языка, страстные теплые губы. Она обняла его за плечи, отвечая на поцелуй. Что-то внутри предостерегало — этого не нужно, совсем не нужно, ведь он друг и подчиненный Отто. Но все препятствия оказались существенными только на расстоянии. В его объятиях она не могла отказаться. В это мгновение она не думала, что, скорее всего, Скорцени уже вернулся в расположение, что он наверняка догадается, не может не догадаться. Впрочем, она ведь все понимала, когда шла в этот дом. Ни секунды себя не обманывала. Ей нравилось, как он целовал ее, как потом жарил мясо, нанизанное на эсэсовский нож, на огне в камине и разливал в бокалы красное терпкое вино. Вместе они, смеясь, ели мясо с ножа с двух сторон, пока губы не встретились.