Дикарь из глубинки или курс выживания для мажорки - Алекс Коваль

В ответ на его слова снова грохочет гром. Я подскакиваю и вскрикиваю. Туча все еще над нами. Грозовой фронт будто завис над этим проклятым местом, зацепившись за флюгер Румянцевского дома!

– Так хозяина нет, – лепечу я. – Я человек чужой. Меня не приглашали. Я не могу! Это не мой и не ваш дом. Миша, это неприлично!

Кажется, кто-то удивлен. Только отвалившейся челюсти не хватает для пущей убедительности в довесок к красноречиво поехавшим на лоб мокрым от дождя бровям. Я наблюдаю, как в тусклом свете фонаря над дверью одинокая капля скатывается по виску дикаря. Едва не тяну ладошку, чтобы порывисто ее смахнуть. Тормозит Мишаня, который заявляет:

– Считай, что он тебя пригласил.

– Это не…

– Я днем с ним разговаривал, пока был на ферме, принцесса. Вернуться раньше просто не успел. Все, Милка, хватит. Ломаешься, как девочка. Пошли давай! – снова тянет за руку.

Я снова проезжаю пятками по дощатому полу. Переспрашиваю:

– Точно не обманываешь?

– А ты точно хочешь ночевать здесь? – кивает мне за спину. – Или может вернешься в сарай? – его густые брови взлетают вверх. – Без крыши.

Ветер снова поднимает вой. А пес нетерпеливо скребется лапой в дверь. Даже животное вон, рвется под крышу прочного бревенчатого дома! А я “ломаюсь”, как сказал Мишаня. Ну правда, не убудет же с Румянцева, если я ночку помну его диван в гостиной?!

– Хорошо, – киваю. – Ладно.

И стоит мне согласиться, как меня снова бесцеремонно хватают за руку и чуть ли не втаскивают в дом. Как только массивная дверь за нами закрывается, становится тихо.

Я ежусь. Неловко стоять в темноте. Дикарь щелкает выключателем, и в доме зажигается свет. Здесь пахнет деревом, уютом и едой. А еще здесь тепло. Очень!

Пока я все это перевариваю, Мишаня куда-то исчезает. А пес по-хозяйски укладывается на здоровой махровой лежанке. Видимо, он тут частый гость.

Оглядываюсь. Первый этаж – это огромный зал-гостиная. Светлая, просторная, мужская. Тут и в углу камин, обложенный диким массивным камнем, и огромный диван буквой “П”. На полу добротная темно-коричневая шкура. Да-да! Не знаю, настоящая или нет, но похожа на медвежью. На окнах плотные шторы. Вид у всего вокруг такой… брутальный. А еще здесь удивительно чисто для дома в глуши. Нет, гор пыли я, конечно, увидеть не ждала. Но…

На полу ни соринки, на мебели ни пылинки. И я – стою такая посреди этого великолепия, а с меня вода ручьями. Да прямо на паркет все. На паркет! Озноб прокатывается по телу. Капец, Серебрякова. Не хватало еще на ремонт “встрять”. Счет за паркет тоже Андрею Петровичу выпишу!

В целом же хозяин этого дома представляется огромным-таки мужиком…

– Вот полотенце, – откуда-то выныривает дикарь. – Вон там душ.

Вот такой, как этот Мишаня – мужик.

Он машет мне, и я шлепаю босыми ногами за ним следом. Иду, оставляя на темном полу влажные отпечатки своих маленьких аккуратных ступней.

– Блин, – ругаюсь, поглядывая себе под ноги, – я сейчас все тут запачкаю…

– Отмоем. Давай, быстро в душ. Отогреваться. А то аж посинела вся.

– Не. Неудобно же…

– А удобно будет, когда Румянцев приедет, а ты будешь валяться с бронхитом, ангиной или другой подобной херней, принцесса? – гаркает Мишаня. – Заходи уже! – открывает передо мной дверь и грозно так машет рукой.

– Это хоть не хозяйский душ?

– Это гостевой. У хозяина ванная.

Это звучит больно. Сейчас бы погреть и отмочить свои косточки в горячей ванне, доверху наполненной пеной с ароматными маслами. А не вот это вот все!

– Горячая вода есть. Давай, Милка, вперед, – командует.

Я послушно пересекаю порог ванной комнаты, и за мной сразу же закрывается дверь. Здесь также бревенчатые стены. Душевая кабина в углу, а на полу кафельная плитка. На удивление теплая. Надо же, у Румянцева полы с подогревом? Еще есть раковина и широкое большое зеркало почти во всю стену. Рядом висит банный халат и полка с полотенцами. Уютно.

Я запираю дверь, провернув в ручке рычажок, и с трудом стаскиваю с себя мокрые вещи, кидаю их на пол. Нужно будет выстирать. Включаю воду в кабине и, настроив погорячее, ныряю внутрь под упругие струи.

С губ срывается восхищенное мычание. Это рай! Самый настоящий. Блаженство! Мое тело будто оживает, выбираясь из-под тонн грязи. Мышцы расслабляются, согреваясь. Я теряю счет времени. Не знаю, сколько так стою под водой, с закрытыми глазами и тупо ни о чем не думая. Греясь! Когда в дверь раздается стук:

– Ты там живая? – басит дикарь. – Или утонула, и пора спасать?

– Все хорошо, – блею я, от страха распахнув глаза. – Не надо меня спасать!

Хорошо заперла дверь, а то еще и вошел бы. Манеры этому мужлану явно не привили.

– Зря отказываешься, принцесса. Знаешь, как классно я умею делать искусственное дыхание? – в голосе Мишани слышится улыбка. – Рот в рот.

Меня до последнего мизинчика кидает в краску. Да он глумится надо мной!

– А я умею делать яичницу! Показать?

В ответ получаю взрыв хохота, который, судя по громкости, удаляется. То-то же. Улыбаюсь. Пусть знает – в обиду себя не дам!

В душевой на полке нахожу упакованную мочалку. Набираюсь наглости и решаюсь ею воспользоваться. Геля для душа нет, а вот кусок мыла лежит в мыльнице. Беру его, нюхаю. На удивление пахнет лавандой и так приятно, что я не задумываясь намыливаю черный шарик. Вспениваю и принимаюсь тереть тело. Тщательно, даже наверное слишком, потому что потом замечаю красные следы на коже.

Потом беру флакончик с шампунем. Нюхаю. Почти не пахнет. Вот и хорошо. Выдавливаю на ладонь немного и мою волосы. Интересно, для кого у Румянцева в гостевой душевой припасено все это добро? Для Татьяны?

Вымывшись дочиста, выключаю воду и выхожу из кабинки. В небольшом помещении стало влажно и клубится пар. Обтираюсь полотенцем и повязываю его тюрбаном на голову. А с вешалки беру халат и надеваю на голое тело, плотнее запахивая и завязывая пояс. Вещей-то у меня с собой нет, кроме тех, что сняла. А те, что остались в чемодане, вполне вероятно завтра придут в негодность.

Протираю ладошкой запотевшее зеркало. Смотрю на себя. Кажется, и кожа побелела, и глаза засияли. Щеки разрумянились. Улыбаюсь своему отражению. Много ли для счастья надо? Горячий