Присягнувшая Черепу - Брайан Стейвли

как змеи, челнах, растворялись в камышах, сбивая с толку тех, кто захотел бы их выследить. Я знала всего один случай, когда человек из Вуо-тона задержался в городе.

По соседству с нами жила одна женщина – Чуа Две Сети. О ней рассказывали легенды. Она выросла в дельте среди вуо-тонов и отказалась от своих, перебравшись в город ради любви. Не сказать чтобы любовь ее смягчила. Плечи и руки, полжизни работавшие веслами и тянувшие сети, были крепки как сталь. Она три года подряд выигрывала лодочные гонки на Большом канале, несмотря на то – по ее словам, благодаря тому – что перед состязанием выпивала целую бутылку квея. Однажды она голыми руками задушила десятифутовую водяную змею и сшила из ее черной кожи жилет, блестевший, как вода в полночь. Лучшего пловца я не встречала ни среди женщин, ни среди мужчин. Насколько мне известно, никто, кроме нее, не выживал в дельте без лодки.

Когда ее старое каноэ обнаружилось в плавучем островке западнее города, мы решили, что Чуа пропала, и все же после целой ночи споров, опасений и упреков несколько рыбаков, ее товарищей, пустились на поиски. Только как искать, если на воде следов нет, ил людей сразу затягивает, а ежедневная предвечерняя буря смывает все запахи? Товарищи Чуа взялись ее искать не потому, что надеялись найти, а потому что слишком страшно было представить затерянного в дельте человека, и каждый втайне боялся, что однажды шторм вынесет его опрокинутое каноэ; страшился мысли об одиночестве в лабиринте проток и надеялся, что, случись такое с ним, и его попытаются отыскать.

Чуа они не нашли, но дней через десять она вернулась – пошатываясь, прошла по мостику, который соединял наши подгнившие причалы с соседним островком. Две Сети была крепче всех моих знакомых, но вернувшуюся в город женщину узнать было нельзя – одна рука до локтя почернела и опухла от укуса паука, икру обглодали квирны, а нетронутую ими кожу в кровь изрезали копейные камыши. Чуа хватило стойкости, чтобы не уступить смерти, но в дельту она больше не возвращалась. Еще больше нас пугало то, что она никогда не рассказывала о пережитом, а просто сидела в своей халупе, выстроенной как можно дальше от воды. Сидела и пила. Любопытную ребятню она отгоняла рыбацким копьем-острогой и снова принималась пить, уставив мрачный непроницаемый взор в темное течение прошлого.

Но за мной следила не Чуа. Этот был выше ростом и мускулистее, хоть и двигался с такой же змеиной грацией.

На миг мы встретились глазами. Он улыбнулся, показав заостренные зубы, и нырнул в тень переулка.

Я сделала два шага следом и остановилась. Убить его я бы сумела – возможно, – если бы не требования, наложенные Испытанием. Петь он и не думал. И на беременную не походил. Так что мне оставалось? Догнать его в переулке и пристать с вопросами? Непонятно, зачем бы вуо-тону за мной следить, но моему делу он не препятствовал. И даже одобрял, если судить по улыбке. Вуо-тоны торговали с городом, но не питали к нему любви – потому-то и покинули его в давние времена. Очень может быть, следивший за мной мужчина обрадуется, увидев, как мои кровавые длани снесут оплот цивилизации в дельте.

Возвращаясь на Первый остров, к памятнику Гоку Ми, я снова и снова прокручивала в голове те же вопросы. Домбанг казался очень подходящим местом для Испытания. Собственно говоря, единственным подходящим местом. В Домбанге я родилась. Здесь принесла первые дары богу, хотя тогда не считала их дарами. Жизнь в Домбанге привела меня в Рашшамбар. Я думала, что непременно должна вернуться, а вернувшись, обнаружила, что город представляется мне ловушкой, будто мое прошлое было вовсе не прошлым, а подпертой тонкими палочками тяжелой крышкой, готовой от любого неосторожного движения свалиться мне на голову.

Гул, похожий на гудение миллионов насекомых, я услышала, еще не доходя до площади, но вблизи узнала многоголосый гомон толпы. Чего-то я ожидала (без малого дюжина порубленных тел обычно привлекает внимание), но не предвидела, что вся площадь будет забита – двух шагов не ступить свободно. Похоже, сюда высыпало все население острова: рыбачки в широких промасленных фартуках; корабельщики в рубашках и юбках-ноках, с орудиями своего ремесла на поясе; торговцы, отвлеченные суматохой от лотков и прилавков; возчики, оставившие свои дела отчасти потому, что и так не проехать, а отчасти, как и все, призванные к статуе Гока Ми любопытством. Взрослые собирались плотными кучками, перешептывались, мрачно поглядывали за плечи собеседников, остерегаясь подсматривающих и подслушивающих. Разговоры шли разные, но я раз за разом слышала слова: «Чонг Ми. Кровавые длани. Восстание».

К середине площади толпа резко поредела. И понятно почему. Вокруг статуи и трупов у ее подножия цепью выстроились с десяток зеленых рубашек с арбалетами и короткими копьями. Они одни здесь были при оружии, они же были больше всех насторожены, если не испуганы.

– Назад! – рыкнул уродливый молодой стражник, которого не красила и большая бородавка на носу; беспокойно переминаясь с ноги на ногу, он тыкал в толпу копьецом. – Держись подальше, не то заколю!

Передний ряд попятился от стальных наконечников, но те, что стояли за спинами, держались храбрее.

– Валите в свой Аннур, зеленые! – выкрикнула какая-то женщина.

Я обернулась, но высмотреть крикунью в толпе не сумела.

– А то идите сюда, – добавил другой голос. – Мы вам эти копья в жопу загоним.

На лбу у бородавчатого проступил пот. Он все оглядывался через плечо, явно мечтая, чтобы люди у него за спиной поскорей заканчивали, пока не дошло до беды.

Я не сразу разобрала, чем там занимаются: в просветы мне видны были только фрагменты картины. Тела как упали, так и лежали. Двое зеленых рубашек, стоя на коленях в лужах крови, обшаривали трупы – уж не знаю что надеясь найти в их карманах. Я чуть передвинулась, чтобы рассмотреть постамент. Моя метка осталась на месте, красная краска при свете дня бросалась в глаза. Впрочем, меня интересовал не знак, а мужчина рядом. Он изучал кровавую ладонь, стоя спиной и ко мне, и к толпе, но я узнала разворот широких плеч и маленький шрам в виде крючка – моих рук дело, – поблескивавший на бритой голове над ухом. Этот, в отличие от остальных зеленых рубашек, был без доспеха. Я как будто услышала теплый усмешливый шепот над ухом: «Проворному сталь ни к чему». Не было на нем и орденской формы. Вместо зеленой накидки он надел поверх полотняной рубахи светлую облегающую куртку с открытым