Семья как семья - Давид Фонкинос

я был уверен, что Мадлен обойдется без дочернего благословения. Настолько сильно она хотела того, что задумала.

37

Позже мне предстоял обед с Патриком. Редко когда я бывал так занят и никогда еще не вел столько бесед с членами одной семьи, включая мою собственную. Что-то сближает меня с героями «Теоремы» Пазолини (минус извращения и обилие секса). Я не чувствовал в Патрике родственной души, и в каком-то смысле это меня устраивало. Интересно вступить в контакт с человеком, который внутренне сопротивляется твоему замыслу или же не слишком тебя ценит.

Патрик встретил меня с холодной вежливостью. Он, несомненно, согласился на беседу, только чтобы доставить удовольствие жене; видимо, уступить было легче, чем возражать. Как и Валери, он решил, что лучше всего будет встретиться в ресторане неподалеку от его работы. А я-то уж вообразил себе высоченное здание, где размещалась страховая компания, и заполненную сотрудниками столовую самообслуживания. Такие вещи меня просто околдовывают. Если я получал приглашение выступить перед школьниками, то непременно просил отвести меня на обед в школьную столовую. При виде пластмассовой тарелочки с яйцом под майонезом я испытываю нечто вроде гастрономического оргазма.

Чтобы лучше понять Патрика, мне хотелось понаблюдать за ним в служебной обстановке. Нельзя ли после обеда подняться на четырнадцатый этаж, где находится его кабинет? Патрик уточнил: «На самом деле он тринадцатый, но, поскольку число несчастливое, в здании нет тринадцатого этажа. По-моему, это идиотизм, ведь проклятие все равно остается проклятием. Суеверный человек помнит, что находится на тринадцатом этаже, хотя возле кнопки лифта и написано „14“». Не сообразив, что ответить на эти продиктованные здравым смыслом слова, я просто кивнул, выражая свое полное согласие.

38

Несколько минут спустя мы уселись за столик в итальянском ресторане, предлагающем, в частности, комплексный обед. Патрик, не задумываясь, выбрал как раз его. Бумажные скатерти в клетку и незажженные свечи придавали помещению романтический вид, что только подчеркивало странность ситуации. Человеку, сидящему напротив, предстояло совершить над собой усилие: ему явно не хотелось говорить со мной. Чтобы не ходить вокруг да около, я решил сразу перейти к сути и сообщить Патрику, что он не радуется жизни и что у него явно трудный период. Вот что именно я сказал:

– Кажется, вам сейчас тяжело.

– Да.

– То, что вы позавчера рассказали, гнетет вас.

– Да.

– Не хочу вам надоедать, но я бы с удовольствием послушал о том, что вы чувствуете, что переживаете. Мне кажется, вам сейчас очень нехорошо…

Патрик молчал, и вид у него был несколько ошарашенный. Чужой человек нарисовал мрачную картину его существования. Хотя он, Патрик, ни о чем таком не просил. Плохое начало. Надо было вызвать у него какое-нибудь приятное воспоминание, что-нибудь симпатичное, красочное. Я испугался, что сейчас он встанет и уйдет, однако он заговорил. Да, ему сейчас тяжело, и он не знает, как вырваться из этого адского водоворота. «Вы жертва харассмента», – сказал я участливо, пытаясь смягчить собственную первоначальную резкость. Похоже, он удивился, что я таким образом определил окружающий его хаос; он ответил, что дело не в нем лично, а во всей нынешней реорганизации. С приходом Дежюайо, нового директора, обстановка на работе стала кошмарной. Патрик почти слово в слово повторил то, что я уже слышал; видно, иначе он никак не мог выразить свою растерянность. Я попросил его рассказать, как обстояли дела раньше; нужно было отвлечь его от настоящего.

Как только он заговорил о прошлом, которое в его интерпретации можно было приравнять к золотому веку, у него даже щеки раскраснелись. В начале карьеры перед ним открывались широкие перспективы. Почти каждый день он ездил к клиентам. Жизнь казалась тогда возбуждающе заманчивой, даже если речь шла о встрече с каким-нибудь зубным врачом в убогом пригороде. Он обожал свою работу и считал ее очень полезной. Продать страховой полис значило не выманить у человека деньги, а защитить его от возможной опасности. Патрик практически воспринимал себя как предусмотрительного спасателя. При подписании договора по спине у него пробегали мурашки удовольствия (у каждого свои радости). Благодаря успешной работе его сделали членом дирекции. От такого не отказываются, хотя в конечном счете повышение оставило по себе горький привкус. Возможно ли, чтобы продвижение по службе вызвало ощущение личностного регресса? Патрик жалел о былых поездках и встречах. Когда ему открывали дверь со словами: «О, месье Мартен! Чашечку кофе?» Или же, если дело происходило в конце дня: «Нет-нет, подождите, у меня тут бутылочка замечательного бордо, скажете, как оно вам…» Ему не хватало этих минут приятного общения с клиентами. Часами анализировать статистические данные было неинтересно. Иногда он думал, что хорошо бы сменить работу, – но на что? Вот это отсутствие альтернативы и пугало его больше всего. Правда, иногда он все-таки получал удовольствие и от нынешней своей деятельности. Такая радость – способствовать успеху компании. И он доволен тем, что хорошо выполняет свои обязанности, для него это всегда было очень важно. По существу, Патрик всю жизнь оставался «отличником»[13].

После кризиса 2008 года ситуация изменилась к худшему. Компания несла убытки, многих уволили, так что всем прочим приходилось работать в адском темпе. Профессиональная жизнь Патрика зависела от планов реорганизации. Планов, в которых человека ценили все меньше и меньше. И вот явился новый генеральный директор Жан-Поль Дежюайо. Тощий и долговязый, будто вылепленный Джакометти, хотя смотреть на него было, разумеется, гораздо менее приятно, чем на скульптуры швейцарского гения. И он сразу дал сотрудникам очень странное указание: никто не должен обращаться к нему первым. Некоторые сочли это просто слухами, но нет, так оно и было. И ни один не решался противостоять этому диктату. Если подчиненные сталкивались с начальником в коридоре, они не смели здороваться с ним, пока он сам не соизволит к ним обратиться. В день, когда босс не желал затруднять себя обменом любезностями, он мог пройти по всему этажу в абсолютном молчании. Но если он с кем-то заговаривал, этот сотрудник должен был немедленно откликнуться. Так сказать, односторонние отношения. В итоге подчиненные находились в состоянии вечной тревоги; встретив начальника, они до последнего мгновения не знали, нужно им молчать или говорить. Иногда пытка может внешне выглядеть совершенно невинной.

Патрик снова упомянул о вызове к начальству. «Семьдесят два часа мучений», – вот что он сказал. Еще больше суток ждать момента, когда он узнает, что нужно от него Дежюайо. Может, его сразу же уволят. Он готовился к этому заранее, не то что другие коллеги, для которых увольнение становилось полной неожиданностью. Взять