Авантюристы гражданской войны - А. Ветлугин

Сделать Махно своим союзником невозможно ни при каких уступках: через неполный год эту истину поймет Врангель. Когда Махно возьмет за обещания помощи Врангелю Врангелевских инструкторов, оружие, деньги, когда он почувствует, что больше взять нечего, он изменит и Врангелю.

В Гуляйпольском народном учителе необычайно сильна украинская историческая традиция…

Весной 1919 года между двумя фронтами, добровольческим и большевистским, Украина на ее громадных негородских пространствах является ничьей, жертвой без конца плодящихся атаманов. Заразительный пример Махно вызывает на благодарную сцену новый урожай главковерхов, батек, мстителей. Все они, подражая Махно, будут мечтать сидеть меж двух стульев, соблазнят добровольцев ненавистью к коммунизму, большевиков местью «помещикам, спекулянтам, попам»…

Все больше и больше звенящих малиновым звоном подборов, все чаще и чаще сшибаются коренниками тройки двух батек. И первый из них — батько Махно — ревниво смотрит, чтоб не появился конкурент, могущий его съесть. Мелкота его не смущает: Зеленый, Ангел, Балбачан даже пользуются его советами и дарами; но завоеватель Одессы, «победитель антанты» Григорьев вызывает самые большие опасения «победителя» австрийцев. Наступает черед их борьбы, дружбы и счастливой для Махно развязки.

Все захватывающее действие разыгрывается в дыме и копоти Знаменки. Центру сахарной промышленности суждено живым факелом осветить украинскую ночь.

II{18}

Григорьев провел нормальную молодость: никого не зарубил топором, не был на каторге, не носил арестантского халата. Армейский штабс-капитан к концу войны, в карпатский период он был лишь поручиком. В числе сотен тысяч других русских офицеров революция и его вышвырнула из накатанной колеи производств, командировочных денег, яростной железки, злоупотребления спиртом, предназначенным для лазаретов. Так же, как он служил Царю и временному правительству, он начал служить и гетману Скоропадскому. По счастливой случайности он оказался одним из тех офицеров, которых Петлюра облюбовал для истребления других офицеров.

Украинская головоломка и урожай новых главковерхов открыли Григорьеву несложные истины взаимоотношений в гражданской войне. Если из помощника бухгалтера получался гетман всей Украины[313], то из штабс-капитана мог выйти великолепнейший полководец. Генералы и главные боги авантюризма были в разгоне: кто поставил на белую лошадь и переметнулся на Юго-Восток, кто предпочел красную и остался на Севере. Судьба Келлера[314] устрашила титулованных любителей власти{19}, и на Украине оказался небывалый спрос на самых небольших спецов. Теперешняя надежда антибольшевистской Украины — Струк — совсем молодой офицер, Соколовский — фастовский диктатор — прапорщик, и т. п{20}.

Не понадобилось много труда, чтобы стать во главе Заднепровской бригады. Значительно рискованней было решить — к кому должна присоединиться эта нашумевшая бригада? Григорьев долго чесал свою капитанскую голову и отправил для информации — в Одессу — своего будущего политкома, студента Гиршмана.

Студент потолкался у Фанкони, побывал на пристани, понаблюдал на базарах и вернулся в Николаев с готовым решением — играть нужно на красную лошадь, все другие лошади перегрызут друг друга!..

Наступают дни знаменитой Григорьевщины. Штабс-капитан признал власть Троцкого, получил оружие, подкрепления, под Херсоном обратил в бегство греков. Греческий генерал издал приказ, в котором сравнивал Херсон с Фермопилами[315], а своих солдат со спартанскими героями. Григорьев издал приказ, в котором извещал рабочих, крестьян и казаков, что ему удалось «набить морду антанте»… По части подобного красноречия специалистом при Григорьеве оказался бывший петлюровец, приведший на помощь Григорьеву значительные банды, дезертир Бондаренко. Он же являлся и начальником штаба.

После Херсона — Одесса. Григорьев чувствовал близость своего торжества ввиду наличности в городе нескольких не признающих друг друга властей: ставленник французов — Шварц, остатки петлюровцев — Луценко, доброволец Гришин-Алмазов и мифические правительства, составленные из недорезанных буфонов и доктринеров, уже запасшихся билетами на пароход!..

Считая наиболее подходящим для капитанского самолюбия генерал-майора Гришина-Алмазова[316], Григорьев вызвал его адъютанта к телефону (междугородный телефон каким-то чудом продолжал действовать) и заявил: «Если город не будет сдан без боя, перебью всех белогвардейцев; с Гришина-Алмазова сниму шкуру и сделаю турецкий барабан».

Судьба хранила «шкуру» генерала для матросов красного миноносца «Карл Либкнехт»[317], поймавших чрез несколько месяцев Гришина-Алмазова на Каспийском море при его попытке пробраться к Колчаку. Но город был сдан почти что без боя. И рослые любимцы Григорьева — грабители «верблюжцы» — как-то изумительно плавно и незаметно сменили сенегальцев.

Ежедневная порция речей деятелей всевозможных центров была с лихвой возмещена речами Григорьева, Бондаренко, Гиршмана. Расклеенные плакаты воспевали подвиги доблестных верблюжцев, которые, по уверению их атамана, «выбили кресло из-под Клемансо[318]».

Население с эпическим спокойствием отнеслось к приходу нового начальства и на первых порах пыталось создать иллюзию нормальной жизни. Профессор Щепкин[319], психопат, карьерист, член всех русских партий одновременно, держал торжественную речь, начатую словами: «О юный (!) славный витязь, чьей силой растоплены сковавшие нас льдины…»

В отношении нормальной жизни население успокоил Гиршман: подтвердил уничтожение буржуазной прессы, национализацию домов и все остальное, вытекавшее из груды номеров советских известий, комплект которых красовался на столе политкома в качестве свода законов. На речь Щепкина ответил речью атаман. На балкон гостиницы «Бристоль» он вывел голого казака и, указывая на него, сказал: «Вот как ходят мои герои, солдаты самой славной армии в мире!»

Одесситы все поняли. В течение двух дней склады, магазины, конторы, амбары были начисто ограблены. Для прикрытия наготы казака потребовались вагоны шелка, дамских чулок, коньяка, туалетного мыла, кровельного железа, сахара, анилиновых красок.

Выжав из города все, что в нем накопилось за месяцы двух оккупации, Григорьев заскучал. Отписки Москве по поводу произведенных «самочинных актов» доставляли мало радости. В конце весны верблюжцы двинулись к Раздельной и дальше вглубь Украины, забирая остатки железнодорожного имущества и хлеба…

Официальный предлог ухода из Одессы — борьба с петлюровцами, истинная же причина — желание войти в соглашение или с петлюровцами, или с Деникиным.

Поражения большевиков на Юге заставляли Григорьева спешить отгородиться. В конце мая на станции «Знаменка» после недельного погрома, сопровождавшегося окончательным сожжением местечка, Григорьев объявил себя гетманом и выкинул традиционный лозунг всех атаманов: «За советы против жидов и коммунистов!{21}»

На вагонах его эшелонов красовалась надпись: «Довольно вам есть Троцкого конину, поешьте Григорьева свинину!»… Для ободрения стекавшихся к Знаменке крестьян и дезертиров Ворошиловской армии (расквартированной в Екатеринославской губернии) в течение нескольких дней Григорьев раздавал если не свинину, то все же кое-что: непереработанное паточное сусло, которым отравился весь округ… Цистерны со спиртом составляли забронированную собственность верблюжцев, как старейших ветеранов. Григорьев переселился в комнату телеграфиста и беспрестанно рассылал «всем, всем» бесконечные воззвания. Впрочем, по этой части ему не удалось отбить пальму первенства у Раковского. Еще неделю назад председатель украинского совнаркома выражал благодарность «главе революционного авангарда Запорожья — непобедимому товарищу Григорьеву»… Теперь же воззвания Раковского, посвященные измене Григорьева, повторяли на все лады: «сифилитик», «вор», «пьяница», «кровавый хам» и т. д.

Накормив население патокой, Григорьев увидел, что дела его все же неважны: большевики окружали Знаменский район сплошным кольцом. Мобилизованные крестьяне в первом же бою под Пятихаткой бежали обратно в свои деревни. Предстояло последнее решение: пробиться к Екатеринославу на соединение с Махно, что и удалось сделать после потери большей части людей{22}. Мобилизация в Екатеринославской губернии не только не имела успеха, но и обратила против Григорьева поголовно все население. Гражданская война вступала в тот фазис, когда погибал всякий, рискнувший мобилизовывать, не имея достаточных карательных средств.