Флавиан. Восхождение - Протоиерей Александр Торик

За разговором мы подошли к воротам монастыря, помолились образу великомученика Пантелеймона над входом, приложились к его образу и к иконе Божией Матери под аркой ворот, здесь же Флавиана остановил с каким-то вопросом молодой невысокий монах. Флавиан махнул мне рукой в сторону храма, я кивнул и, не дожидаясь его, отправился в Покровский храм.

Ну вот так!

В «моей» стасидии уже стоял какой-то озирающийся во все стороны, видно впервые оказавшийся здесь, немолодой паломник в светлом льняном костюме.

«Обидно, досадно, но — ладно!»

Можно было, конечно помолиться о том, чтобы Господь его куда-нибудь в другое место перевел, ведь этому паломнику «моя» стасидия еще не так дорога, как мне, но...

«Может быть, ему здесь молиться нужнее, — подумал я. — Господь ведь знает, что я люблю это место, но раз Он решил поставить сюда этого человека, значит, так всем полезнее!»

Я, уже смирившись, начал приглядывать себе другую «точку дислокации», как вдруг паломник в льняном костюме, увидев кого-то, очевидно, ему знакомого, в другом конце храма, покинул «мою» стасидию и, перейдя туда, встал рядом со своим знакомым.

Я еще постоял немного, проверяя — точно ли Господь благословляет меня занять мое любимое место, и, увидев, что все проходят мимо «моей» стасидии, не занимая ее, «с чувством глубокого удовлетворения» водрузил свою плоть на вожделенное седалище и возблагодарил Бога, балующего Своих непослушных детей даже в таких мелочах...

Повечерие пролетело почти незаметно, молился я, надо признаться, достаточно рассеянно, образы пережитого за последние дни все время вставали перед глазами, множество новых мыслей, новой духовной информации роилось у меня в голове, и я никак не мог сосредоточиться на словах молитв. В общем, я вышел из храма весьма недовольный самим собой.

Начинало темнеть. Оглядевшись и не найдя в зоне видимости Флавиана, я не торопясь вышел из ворот монастыря, прошел по длинной прямой аллее, спускающейся к архондарику, и, решив сегодня уже не беспокоить батюшку, отправился прямиком в свою келью.

Ветра не было, море почти неслышно плескалось о прибрежную гальку, вдали в темноте поблескивали огоньки курортных городков на побережье Ситонии, там уже начинался курортный сезон. Кратко помолившись перед иконами, висящими в изголовье моей кровати, пожелав Божьего благословения на сон грядущий Иришке с детками и всем, кого я помню и люблю, я лег на свою простую, достаточно жесткую койку и моментально «отрубился».

Ночью я проснулся от какого-то не сразу распознаваемого, но раздражающего своей назойливостью звука. Прислушался, где-то внутри моей головы отдавалось: «Думц! Думц! Думц! Тр-р-р-р! Думц! Думц! Думц...»

Словно дискотечный дебилизирующий рейв, от которого, как еще юморист Задорнов очень точно сказал, «извилины мозга слипаются, а нижняя «чакра» начинает вибрировать». Следуя привычке сразу анализировать происходящее, спросонок пытаюсь понять происхождение звука. Может, это работающий дизельный двигатель?

Смотрю на часы — два «с хвостиком» ночи, в это время уже никакой двигатель не должен работать, да и звук не вполне похож... Вчера вечером рабочие, живущие на первом этаже архондарика, явно отмечали какое-то событие, может быть, они заотмечались и врубили на магнитоле эту дурь на полную громкость? Да нет, ну не совсем же они сошли с ума и перестали дорожить хорошо оплачиваемой работой, чтобы так себя вести? На всякий случай я высунулся из окна — звук послышался громче, но явно не со стороны первого этажа, да и в окнах у рабочих не было света...

Попытался опять уснуть, повторяя в уме молитву. Не выходит! Этот проклятый «думц» просто долбит по мозгам! Оделся, вышел в коридор, звук притих, но не пропал. Вышел на балкон, смотрящий, как и окна моей кельи, в сторону моря, — звук заметно усилился. Вгляделся в темноту моря. Вдалеке все так же виднелись огни курортных городков второго «пальца» Халкидиков — полуострова Ситонии. Кажется, звук шел оттуда...

Стоп! Меня осенила догадка — а вдруг это и вправду дискотека? Да, да, да... Я ведь где-то читал, что в тихую погоду на западном побережье Афона слышны дискотеки Ситонии!

Ох! Ни... чего ж себе! Вот так «исихия» («тишина» по-гречески)! Бедные монахи! Ведь сейчас многие из них как раз творят келейную умную молитву...Вот ведь «рогатая» мерзость! Ну, не так, так эдак — лишь бы нагадить монахам, лишить их возможности уединенной тишины, в которой лучше всего слышен тихий голос отвечающего на молитву Бога!

«Думц! Думц! Думц! Думц! Тр-р-р-р-р-р! Думц! Думц! Думц, думц!»

Уснул я лишь через час, приняв таблетку «от головы» .

Еще через полчаса в коридоре архондарика зазвенел колоколец и звонкий голос архондаричего прокричал:

— Бдению — время, молитве — час! Прилежно возопиим Богу: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!»

Подскочил я, на удивление, бодрым, словно и не сражался полночи с этим проклятым «думцем», прислушался — было тихо. Быстренько умылся, оделся в «приличное» и вышел из архондарика.

Как описать афонскую ночь, напоенную запахами цветущих растений, сверкающую на тебя мириадами ярких бриллиантовых звезд из звонкой темноты такого близкого южного неба!

Как описать этот волнующий путь по ночной, фантастически красивой дороге от архондарика к открытым старым воротам Пантелеймона, сделанным из окованных толстым железом крепких деревянных досок, с мерцающей над ними в куполе крыльца лампадой!

Гоголя бы сюда, Николая Васильевича, с его великим даром слова и такой же великой верой во Христа Господа! Вот кому бы описать сказочное волшебство афонской ночи, а не мне, жалкому «бумагомараке»... Но, видно, на «безгоголье» придется пробовать мне самому.

Терпите!

Когда глубокой ночью ты выходишь из длинного, просторного и гулкого коридора архондарика, слабо освещенного редкими «дежурными» фонариками, шагая по хорошо подогнанным друг к другу, крупным каменным плиткам отшлифованного прошедшим столетием пола... Когда ты открываешь старинную крюковую защелку на покрытой многими слоями краски дощатой входной двери, изнутри скрепленной, подобно древним иконам, тремя врезанными «ласточкиным хвостом» перемычками, распахиваешь эту дверь и делаешь шаг за порог, то сразу оказываешься в совершенно невероятном, абсолютно неземном (в привычном нам понимании), волнующем и одновременно успокаивающем мире.

Лунное освещение создает невообразимую игру теней и бликов на монастырских зданиях, каменных плитах или брусчатке дорожек, космических «ракетах» кипарисов, разлапистых чашах выстриженных в середине олив, каких-то неизвестных мне благоухающих в ночи кустов и кустиков. Чего стоит только лишь одна громадина столетней сосны, с какой-то «африканской» раскидистой кроной, встревоженным великаном стоящей у поворота дорожки от архондарика на длинную, прямую как стрела аллею, ведущую к таинственному отверстию ворот в величественной и торжественной крепостной стене монастыря.

Увенчанный ажурными коваными крестами, словно султанами гусарских киверов, встречает входящего на аллею «почетный караул» из двух невысоких, простых, но совершенных в этой простоте каменных колонн — словно ангельская стража охраняет дорогу, ведущую к Небу. Двое точно таких же каменных часовых-близнецов стоят на страже аллеи и со стороны монастыря.

Свет луны придает всему пейзажу некое контрастное напряжение за счет игры теней и освещенных пятен камня и растительности, настраивает человеческую душу, созерцающую это дивное зрелище, на внутреннюю внимательность, молитвенную активность и торжественное предвкушение встречи со Всевышним Творцом.

А если ночь безлунна, то все вокруг покрыто загадочным мраком, лишь изредка пробиваемым огоньками редких, горящих ночниками окошек, лампадами над входом в монастырь и дверями храмов, да маленькими галогенными светлячками налобных и ручных фонариков, мелькающих в руках паломников, стремящихся на ночное богослужение.

А как сладко дышится этой ночной порой! Какой удивительный воздух, смешавший в себе соленый привкус моря, тягучий аромат прогретой за день скудной каменистой почвы и невозможные, бесчисленные запахи множества ночных цветов и неизвестных мне растений!

Уже одна только дорога от архондарика до ворот и от ворот до соборной площади, окруженной торжественно-суровой красотой величественных каменных строений, настраивает душу богомольца на предстоящий ему трепетный молитвенный разговор с Господом.

Затем последние усилия подъема по уже описанным семи пролетам лестницы и... Благодатное пространство Покровского храма распахивается для тебя, словно материнские объятия.

Ах, ночная афонская молитва! Да разве можно ее как-то описать? Это уж кому как Бог даст почувствовать...

Словом, глядя на темнеющие в стасидиях фигуры монахов с опущенными в молитве головами, я понимал, для чего они приехали сюда и почему здесь остались.