«Голубые Орхидеи» - Джулия Фэнтон

Была уже половина второго ночи. Нетронутый поднос с печеньем и лимонадом стоял на столе в небольшой уютной комнатке дома Ледереров. Девушки вернулись с концерта в приподнятом настроении, но разочарованные тем, что Барни Самьюэлз из компании «А и R» ушел сразу же после номера своей дочери.

— Не могу поверить, что он настолько невоспитанный. Он даже не подождал, пока мы споем, — жаловалась Орхидея.

— А я не могу поверить, что мои дочери выставили себя таким образом напоказ на сцене, — мрачно проворчал Эдгар. — Играть перед публикой, как… как Дженис Джоплин.

— Послушай, Эдгар, — успокаивающе сказала Пичис, — уже перевалило за полночь, и девочки устали.

— Не настолько устали, чтобы не прислушаться к здравому смыслу.

— Пожалуйста, папочка Эдгар, — начала Валентина, — пожалуйста, не бесись.

— Ты хочешь сказать «не сердись», хотя это слишком мягко сказано и совсем не отражает моего настроения, — раздраженно бросил Эдгар.

— Послушай, дорогой, — повторила Пичис, — девочки выглядели прелестно, и ты знаешь это.

— Как секс-бомбы!

Девушки переглянулись.

— Папа Эдгар, — медленно сказала Валентина, — мы решили, что не станем поступать осенью в Мичиганский университет.

— Во всяком случае, не будем посещать все занятия, — поддержала Орхидея. — Мы поищем контракт на запись пластинки.

— Что?

Валентина побледнела и твердо продолжила:

— Думаю, ты прав, нам не следовало так низко открывать плечи. Но мы действительно хотим стать «Голубыми Орхидеями».

— Боже, — с горечью сказал Эдгар. — Я занимаюсь шоу-бизнесом, но не пожелал бы этого своим дочерям. Девочки… Говорю вам, я знаю этот бизнес, знаю, каким он бывает грязным, сколько он приносит разочарований и как он может выжимать все соки из молодых людей.

— Но мы хотим этого! Мы должны! — воскликнула Орхидея.

— Папа Эдгар… мама… — присоединилась Валентина, — мы действительно хотим попытаться.

На следующее утро в отделе «Акцент» «Детройтских новостей» появилась статья Мардж Джексон Левин: «Дуэт „Голубые Орхидеи“ вызвал бурный восторг в театре „Фишер“». Статья сопровождалась фотографией Валентины и Орхидеи, разбрасывающих орхидеи неистовствующим поклонникам.

Девушки купили несколько экземпляров «новостей» и завели альбом газетных вырезок. Торжественно они вклеили в него первую вырезку.

— Вот, — радостно сказала Орхидея, с восхищением разглядывая статью в две колонки, как будто это была «Эмми» [5].

— Правда, это самое лучшее, что мы когда-либо видели?

— Теперь мы по-настоящему «Голубые Орхидеи», не правда ли? — тихо сказала Валентина. — Эта фотография служит тому доказательством.

— Навсегда, — сказала Орхидея, сжав руку сестры.

Михаил Сандовский пребывал в одиночестве.

В своей строгой серой форме курсанта военного училища он стоял у одного из мостов, пересекающих реку Даугаву в Риге. Жаркий июньский ветер взбивал на воде белые гребни.

Михаил смотрел на искрящуюся под солнечным светом реку, глаза его слезились, а голова раскалывалась. Прошлой ночью он выпил огромное количество водки вместе с другими курсантами из Высшего военного училища им. Алксниса — советского варианта Уэст-Пойнта, но намного более сурового.

Зачем он так много выпил? Чтобы бежать от строгостей и жесткой дисциплины академии? В конце концов, он понял, что его готовили к жизни, которой он не хотел. Его честолюбивый отец, Петров, нажал на все пружины, настойчиво утверждая, что сын имеет все данные, чтобы стать Героем Советского Союза.

Михаил пошел по улице Ленина, которая разделяла правый берег на почти равные части, пересекая Вецригу — старый город. Старый город с его романтическим прошлым казался ему таинственным. Здесь была церковь, которую начали строить во времена епископа Альберта в 1211 году и закончили только спустя пять веков. Звиеду Варти, шведские ворота, построенные в 1698 году, — единственные сохранившиеся ворота Риги.

Сколько людей прошло через эти ворота за три сотни лет? Крестьяне, священники, евреи, коробейники, солдаты, богатые бюргеры и даже Петр Великий, посетивший в Ригу в 1711 году. Может, сам Сталин, размышлял он.

Впереди, взявшись за руки, шли три хорошенькие девушки. Волосы, чтобы уберечь их от сильного морского ветра, они повязали платками, хлопчатобумажные юбки развевались, приоткрывая голые, крепкие мускулистые ноги.

Одна из девушек, выше и стройнее остальных, привлекла внимание Михаила. Она развязала платок, сняла его и подставила лицо навстречу ветру. Волосы рассыпались по ее плечам тяжелой лавиной черных кудрей.

Валентина, его пропавшая сестра-двойняшка! Ему все еще снились мучительные обрывочные сны о ней. Иногда она была маленькой девочкой, какой он видел ее в последний раз за несколько минут до обвала, когда они играли в «веревочку». В других снах она представала перед ним молодой женщиной, высокой, смеющейся, прекрасной. Она — точная его копия, только в женском варианте.

На улице Скарню, 19, находилась романо-готическая церковь, восходящая к 1200-м годам. Михаил остановился и сделал вид, что изучает ее обветшалые, покрытые копотью стены, ощущая еще одну удушающую волну одиночества.

Его сны о сестре казались порой такими живыми, что он часто думал, действительно ли Валентина погибла под снежной лавиной.

«Конечно, она умерла, — сказал он себе зло. — Отец показал мне официальный список жертв снежного обвала. Там были имена ее и матери».

Он зашел внутрь церкви, вдыхая влажный воздух, исходящий от древних камней. «Почему мне все время кажется, что она жива?» — спросил он себя. Ответа на этот вопрос у него не было.

ГЛАВА 7

Валентина пропела последнюю фразу «Хорошеньких девушек», вложив все, что могла, в свое пение, и продержав заключительную ноту до тех пор, пока звук не заполнил маленькую студию. Рядом с ней у второго микрофона стояла Орхидея. На обеих были надеты наушники.

— Хорошо, все хорошо, — донесся из наушников довольный голос звукооператора Дэнни Макклелланда. — Реверберация получилась. Сейчас звучит так, как надо.

Он сидел по другую сторону стеклянного окна, передвигая ручку большого электронного пульта с двадцатью четырьмя звуковыми дорожками, напоминавшего собой приборы из «Звездного путешествия».

Студия «Рон Роуз продакшн» была устлана бледно-голубыми, как лед, коврами. Маленькие квадратные коврики лежали на музыкальных установках, занавеси покрывали каждую из двойных дверей. Над головой, нагревая помещение, горело несколько прожекторов. Когда они вошли, здесь было прохладно от кондиционеров. Теперь же зажженные прожектора, жар тел подняли температуру ограниченного пространства, по крайней мере, на десять градусов.