Дело о пропавшем боге - Юлия Латынина

В лице Роджерса что-то передернулось. Он опустил глаза и снова стал расправлять складки на подоле.

– Мистер Стрейтон, если бы мы были на Земле, разве вы посмели бы позвать священника на допрос и потребовать нарушить тайну исповеди?

– Вы не настоящий священник.

– Я желтый монах.

– Вы лишь играете эту роль.

– А вы, мистер Стрейтон, тоже лишь играете роль чиновника империи? Если бы мы лишь играли роль, – мы бы сошли с ума. Если вы хотите знать мое личное мнение, – то монастырь был осквернен сначала помыслами землян, а потом уже убийством и кражей. Если эта кража, конечно, была! Если убийство просто не переполнило чашу терпения Ира, и он исчез.

– Но даже если не существует того, кто украл Ира, существует тот, кто убил судью. И тогда это – один из вейцев.

– Могу вас заверить, – еще раз повторил Роджерс, – то, что я знаю об этих людях, вам никоим образом не может помочь.

Нану ничего не оставалось, как вежливо пожелать мистеру Роджерсу спокойной ночи. Роджерс вышел, шелестя безукоризненным облачением, распространяя аромат «сосредоточенного спокойствия». Нан подумал, что Роджерс носит монашеское облачение с безупречностью манекена.

Откинувшись на подушки, Нан размышлял.

Да, тайну исповеди, разумеется, надо уважать. Мистер Роджерс оказал себя большим вейцем, чем господин Нан. Вот только излагал он вовсе не вейские идеи. И вся его словоохотливость не могла скрыть его напряжения. Почему он не был на общей молитве? О чем все-таки беседовал с господином Айцаром?

Господин Айцар кормит народ. Вкладывает деньги в популярность. Если бы народная любовь приносила прибыль, он имел бы хороший доход с затраченного капитала. Но народная любовь приносит прибыль – во время переворотов.

Нан, прищурясь, вспоминал фотографию Айцара: лет под пятьдесят, крупен и быкоподобен. Руки даже из широких рукавов парадного платья вылазят граблями: и, видно, деньги гребут сейчас так же ловко, как в детстве – навоз из стойла. Глаза – черные, умные, безжалостные и… сентиментальные, что ли?

Богачей в империи хватало. Одни жили скромно, оборотясь на улицу темными казенными фасадами, продвигая родственников все выше и выше. Другие тратили все на сумасбродные прихоти, чтоб не горевать о конфискованном. И все, что осталось в их роскошных усадьбах после визита правосудия, растаскивал, по обычаю, негодующий народ.

Третьи опять и опять вкладывали деньги в дело. Народа, а точнее, черни Нижних Городов, – не кормил никто. Кормить народ – дело властей, а не частных лиц. Государство недаром провозглашает себя заботливым отцом, да так успешно, что каждый подданный обзаводится эдиповым комплексом.

Да, богачей в империи хватало, но страсть к наживе была сколь могуча, столь и самоубийственна. Государство жало созревшие деньги, как крестьянин жнет урожай, и норовило со жнивьем содрать чернозем. Люди ворочали миллионами и попадались по пословице: «Богатый вор с поклепу садится». Попавшись, мятежных обобщений не делали, законов не винили, а винили враждебную партию.

Хотя, впрочем, в последние годы крупных расправ не стало. Последняя была сразу после воцарения молодого императора. Началась она по доносу главного распорядителя столичного продовольствия господина Нарая, который нынче, между прочим, араван этой провинции.

Нарай и сейчас в столицу шлет доносы. Господин Ишнайя копит оригиналы, а господин Мнадес тут же получает копии. Один из доносов господин Мнадес успел показать Нану: донос на наместника Вашхога, айцарова племянника.

– Шалит мальчик, чересчур шалит, – вздыхал господин Мнадес, сокрушенно качая головой. – Если этот замшелый поборник справедливости ничего не напутал… Ох, даже не знаю, – у такого дяди и такой племянник, – и главноуправляющий развел руками в недоумении.

Стало быть, дядю Мнадес велит беречь, а без племянника можно и обойтись.

Прочитав донос, Нан понял, что дело не в шалостях, и не в том, что наместник до тридцать семи лет пребывал в полном неведении относительно того, что такое хорошо и что такое плохо, и вряд ли собирался просвещаться в будущем. Мнадес мог дозволить человеку из своего клана забавляться с красавицами и красавцами, учинять кощунства над предками и богами и даже превратить монастырь богини Аштваки в бордель для избранных, заполнив его проститутками и мальчиками для любви, собранными со всей провинции.

Но во всех своих проделках господин наместник проявлял поразительное умение уничтожать и ломать, и полную неспособность приращивать, сохранять и накоплять, столь ценную в его дяде.

Министру же были нужны не те, кто умеет пользоваться могуществом его клана, а те, кто это могущество умеет преумножить. Он осторожно намекнул Нану: наместник в критической ситуации вряд ли способен вести себя разумно…

Чутье не подвело министра Мнадеса. Еще в дороге Нану доложили о набеге горцев и действиях наместника.

Действия эти были весьма противоречивы.

Предки нынешнего императора были сами родом с гор. Но вот уж двести лет, как государь Меенун искоренил военных чиновников, желая избавить народ от тяжести военных налогов, а главное – обезопасить самого себя от военного переворота.

Разумеется, до конца эта мудрая мера не могла быть осуществлена, и с тех пор главной обороной против варваров стали военные поселения на окраинах, населенные варварами же. Государь Меенун считал, что варварскому командиру куда труднее поднять восстание против императора, нежели военному чиновнику, и был, конечно, прав. Восстание одного племени вызвало бы возмущение других охранявших империю племен, – ишь, мол, со свиным рылом да на престол, а восстание крупного чиновника наверняка бы нашло сочувствующих в самых верхах.

Варвары приходили из гор и пустынь, торговать и завидовать, глядеть на красивые одежды и тонкие шеи вейских жителей, презирать людей, которые привыкли думать перед тем, как драться, – неоспоримый признак трусости. Но империя была слишком обширна, разрозненные племена враждовали между собой, чиновники искусно поощряли эту вражду, – и рано или поздно некоторые из варваров оседали на любезно предоставленной земле.

Мощный желудок империи быстро переваривал обычаи дикарей. Вожди норовили сделать своих детей чиновниками, а простолюдины предпочитали социальные гарантии – независимости. И сейчас в Харайне жители военных поселений из потомственных военных давно стали потомственными купцами. Они воевали куда хуже расплодившихся разбойников, и только страсть варваров к раздорам оберегала истрепанную контрабандистами границу.

И в этот раз два вождя, напавших на Вею, перессорились между собой. Один из них, князь Маанари, предпочел договориться с наместником, разбить и прогнать своего конкурента. Прогнать силы хватило, уничтожить – нет.