Биография неизвестного. Роман - Наталья Струтинская

И снова последовала волна ровного гула, и снова несколько рук взметнулись над головами собравшихся, были заданы десятки вопросов и прозвучали четко сформулированные полные ответы. Таким образом, был дан толчок к дискуссиям между учеными умами, юными представителями науки и общественности. Лекция, породившая массу вопросов, подошла к концу.

Мы ждали отца у выхода из зала, провожая взглядами собравшихся, не торопясь покидавших стены университета. На лицах всех играли тень замешательства и отпечаток пораженной озадаченности. Скоро показался и отец, в рубашке и трикотажном жилете. Он о чем-то оживленно говорил с седовласым старичком в темно-коричневом костюме, после чего крепко пожал его сухую морщинистую руку и направился к нам.

– Ведь я не зря поднял эту тему? – спросил он свою жену, озабоченно глядя на нее.

– Ты не мог поступить иначе, – сказала мама, поглаживая его по плечу как опечаленного четверкой отличника.

Отец предложил спуститься в небольшое университетское кафе, чтобы выпить по чашечке кофе и немного перекусить. Он выглядел взволнованным и несколько обескураженным.

Мы спустились в кафе, в широкие окна которого просачивался бледный свет октября. За столиками вместо студентов сидели представители прессы с фотоаппаратами и ученые среднего и преклонного возраста. У стойки с пирожными и кофе толпились проголодавшиеся на лекции посетители.

– Займите пока место, – шепнула нам с Жанной мама. Папа нас оставил еще где-то на входе, остановленный твердой рукой какого-то коллеги и вовлеченный в обсуждение прошедшей лекции. – А мы с Борей возьмем нам кофе.

Мы с Жанной обошли несколько столиков и остановились у едва ли не единственно свободного. Столик стоял у окна, в стекла которого царапались темные ветви молодого клена с красно-желтыми резными листьями. Вокруг столика стояло только три стула. Поставив на столик сумочку, я оглянулась по сторонам, ища глазами еще два свободных стула. Жанна обратилась к двум мужчинам за соседним столиком, у которых был один свободный стул, а я нашла стул двумя столиками дальше. Наконец расположившись за столиком друг напротив друга, мы смогли спокойно осмотреться.

Боря с мамой затерялись где-то среди одолевающей стойку толпы, а отца я увидела сразу – он уже немного продвинулся вглубь кафе, успев поменять собеседников.

– Как здесь шумно, – сказала Жанна, сложив на столике руки и впившись пальцами в маленькую сумочку. Она растерянно оглядывалась по сторонам, как будто презрительно рассматривая присутствующих. Достав из сумочки сухую салфетку, она сложила ее треугольничком и, открыв круглое зеркальце, смахнула с кончика носа несуществующую пылинку, после чего убрала салфетку и зеркальце обратно в сумочку.

– Да уж, – вздохнула я. Мы с Жанной ни разу не разговаривали друг с другом дольше двенадцати секунд – она все время была занята только моим братом.

– Твой отец – умный человек, – сказала она, глядя мне в глаза. – Но мне кажется, он слишком наивен.

– Что ты хочешь сказать? – вскинула брови я.

– Я, конечно, не очень разбираюсь в науке и в том, как здесь все устроено, – покачала головой Жанна, убирая за ухо прядь пепельных волос. – И я не хочу никого обидеть, но все же стоит посмотреть правде в глаза. Вряд ли у него что-то получится. Они все смотрели на него как на забавную обезьянку, которая сама вызвалась потешить публику. Не пойми меня неправильно, но, на мой взгляд, то, чем он занимается, – пустая трата времени. Кому сейчас интересны какие-то минералы? Только если ученым, которые только ими и занимаются. Вот если бы он открыл новый вид вымерших динозавров, он бы точно вошел в историю. А так… – Жанна бросила взгляд на моего отца. – Просто как-то жаль его.

– А ты не жалей, – холодным тоном сказала я. – У него все получится, я в этом уверена.

– Все может быть, – безразлично пожала плечами Жанна, и на ее симпатичном личике промелькнула ледяная улыбка.

В тот момент я поняла, почему наше с ней общение не превышало двенадцати секунд – потому что я с первой нашей встречи испытывала к ней отторжение. Она на каком-то подсознательном уровне была мне неприятна. Она не вызывала во мне ровным счетом ничего, мне лишь невольно хотелось обойти ее десятой дорогой. Что нашел в ней мой умный, красивый брат?

Скоро к нам подошли мама и Боря, неся в руках подносы с кофейными чашками и пирожными. Следом за ними появился и отец, несколько просветлевший и воодушевившийся. При их появлении на лице Жанны мгновенно появилась широкая улыбка.

Мы просидели в кафе около получаса, обсуждая выступление отца и возможные последствия его обращения к прессе. Жанна большей частью прижималась к Борису, который, казалось, не замечал этого и продолжал вести с отцом дискуссию относительно исхода событий.

Вечером Борис вернулся довольно поздно – после лекции он еще некоторое время гулял с Жанной по Москве, а потом провожал ее на предпоследнюю в область электричку. Когда входная дверь квартиры хлопнула, я отложила в сторону свежий номер глянцевого журнала, поднялась с постели и вышла в коридор. Боря стягивал с ног ботинки, опершись ладонями обеих рук на стену.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала я, прислонившись к дверному косяку и скрестив на груди руки.

– Давай чуть позже? – спросил Боря, не раздевшись проходя мимо меня на кухню. – Я дико устал и очень хочу есть.

Я проследовала за Борисом. Было начало первого ночи. Мама давно спала, а отец весь вечер не покидал своего кабинета.

Боря открыл холодильник, вытащил оттуда сковороду с жареной курицей и, не разогревая ее, поставил на стол. Я опустилась на стул, наблюдая, как брат наливает из графина морс, берет из хлебницы небольшой ломтик хлеба и садится за стол, жадно принимаясь за еду. Откусив большой кусок курицы, не отрывая своего взгляда от сковороды, он стянул с себя куртку, откинул ее на спинку стула, после чего снова склонился над сковородой.

– Рассказывай, – промычал Боря с набитым ртом.

Глядя на Брата, живого, счастливого, с горящими глазами и хорошим аппетитом, вся моя решимость поговорить с ним о Жанне медленно испарялась. Может быть, не нужно лезть в чужие отношения и доказывать слепому сердцу яркость незримых красок? Быть может, я и вовсе ошиблась в Жанне и совсем неправильно ее поняла? От того, что человек плохо воспитан, в нем не рождаются подлость и злоба. А в тот вечер, сидя перед братом, когда гнев и растерянность уступили место усталости и анализу прожитого дня, мне казалось, что именно дурное воспитание подруги брата заставило ее произнести те кольнувшие меня слова про отца. В тот момент, когда Боря оторвал свой взгляд от сковороды и выжидательно посмотрел на меня, я решила отложить разговор о Жанне до времен, когда ее характер будет более понятен мне.

– Я беспокоюсь о папе, – сказала я, поднимая ноги на стул и кладя подбородок на коленки. – Он весь вечер не выходил из кабинета.

Боря дожевал остатки курицы, сложил нож и вилку в сковороду и отодвинул ее от себя.

– Все как-нибудь решится, – сказал он. – Я уже говорил ему, что еще рано делать какие-то выводы. Ему не был дан отказ…

– Но и согласия он не получал, – произнесла я. – Ты видел реакцию совета?

– Это удивление, испуг, – повел рукой Боря. – Все что угодно, но не реакция. Реакция будет завтра. – Брат внимательно посмотрел на меня. – Помнишь апрель десятого? Он тогда был уверен, что его сократят. Но ничего не случилось, и даже более того – он стал деканом. – На лице Бори внезапно промелькнула улыбка, а взгляд стал мягким, почти ласковым. – Пойдем спать, – сказал он. – Завтра будет завтра.

XVI

Осень пахнет яблоками и листвой. Горят костры деревьев, треща искрами ветвей. Горит земля, укрытая сухими листьями, источающими живое пламя цвета. Колеблется оно под ногами, разлетаясь в густом облаке ветра, разносящего трепетное шелестение уже покинувшей его жизни.

Как и всякое время года, осень можно разглядеть лишь за городом, где воздух впитал в себя всю полноту ароматов леса, где земля выдыхает клубы туманов, готовясь к зиме. В городе же круглый год царят безвременье и межсезонье.

В моей душе в ту пору, под стать осенней многоликости и бесцветности, господствовала двусмысленность. Многоликость событий, происходивших в моей жизни, рождала в моем сердце противоречие, мучившее меня, а двоякость в расстановке запятых приводила меня в смятение.

Чувства, которые на протяжении двух с половиной месяцев все больше возрастали во мне, наполняя меня до краев, внезапно замерли, как замирает отступившее море, прежде чем бросить на сушу разрушающей силы волну. Так замирает зверек, загнанный в угол и в ожидании удара смотрящий на руку, занесенную над ним.