1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит! - Гровер Ферр

Затем Бухарин поведал, что в заговорщическую сеть входили некоторые из арестованных к тому времени военачальников Красной Армии, которые спустя короткое время предстали на скамье подсудимых, и все, в том числе маршал Тухачевский, были приговорены к смертной казни.

«Кроме этих, так сказать, концентрированных разговоров были более короткие и более случайные встречи, где происходил короткий обмен мнениями. Из этих разговоров наиболее, насколько помнится, существенными моментами являются следующие:

РАДЕК сообщил, что ТРОЦКИЙ все время форсирует террор.

РАДЕК говорил о том, что он связан с военными (ПРИМАКОВ, ПУТНА, насколько я вспоминаю).

РАДЕК говорил, что ему от ПЯТАКОВА и СОКОЛЬНИКОВА известно о существовании объединенного центра и военной организации.

РАДЕК рассказывал мне также о своих поездках в Тулу и Горький, где он связывался с тамошними троцкистскими кружками…»[121]

Бухарин, должно быть, полагал, что его арест потребовался властям, чтобы добыть от него показания в заговорщических сношениях с Троцким, разработке планов физического устранения Сталина и изменнических связях с Германией. Трудно выискать более тяжкие деяния. Но сомнения в том, что Бухарин действительно виновен в преступлениях, в которых сам сознался, просто безосновательны.[122] Тем более что кое-что ему все-таки удалось утаить от следствия, но речь об этом пойдет чуть позже.

Накопилось довольно много фактов, указывающих на добровольность бухаринских признаний в НКВД. Часть таких свидетельств подробно рассмотрена нами в публикации в журнале «Клио». Ниже приводится пусть менее подробный, зато гораздо более полный перечень доводов в пользу высказанной там точки зрения.

Стивен Коэн, потративший многие годы на изучение жизни и деятельности Бухарина, пришел к выводу, что пытки к нему не применялись.

В 1988 году начала работу комиссия Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 1930–1940-х и начала 1950-х годов (председатель М.С. Соломенцев), которая инициировала повторное рассмотрение уголовного дела Бухарина. Положительное решение о «реабилитации» заранее предопределялось т. н. политической волей Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева. Но что особенно важно, комиссия поставила перед собой задачу изучить все материалы дела без изъятий, или почти 300 томов:

«Т. Чебриков. Сегодня мы будем рассматривать дело Бухарина. Дело Бухарина и всей его группы состоит из 276 томов…

Т. Пирожков. Мы будем 270 томов анализировать».[123]

Но к сожалению членов комиссии, им не удалось обнаружить ни свидетельств применения пыток, ни следов незаконных методов, равно как и доказательств невиновности Бухарина. Что следует из многих реплик членов комиссии, зафиксированных в протоколе:

«Т. Соломенцев. Я рассуждаю как человек, гражданин. Неужто такими людьми, как Бухарин, какой-то следователь с меньшим интеллектом мог руководить. Насколько это достоверно?

Т. Пирожков. До исступления доводились.

Т. Соломенцев. Это все нам надо рассказать, из этой справки не видно».[124]

Упомянутая «реабилитационная» справка подготовлена на основе тех самых 270 томов, но ни один из них, ни сама справка так до сих пор, не рассекречены.

«Реабилитационный» протест Генерального прокурора СССР по делу Бухарина, Рыкова и других в 1990 году был опубликован в официозном партийном журнале «Известия ЦК КПСС». Кроме того, в нашем распоряжении есть текст все еще секретного «реабилитационного» постановления Верховного суда СССР. И оба документа содержат явные фальсификации (об одной из них будет сказано ниже).

В 1957 году Анастас Микоян в беседе с американским журналистом Луи Фишером недвусмысленно дал понять: ни Бухарин, ни другие подсудимые московских показательных процессов пыткам не подвергались:

«Разве вы не знаете, что происходило? Разве вы не знаете, что людей били и пытали?»

Микоян: «К Бухарину и другим подсудимым московских процессов пытки не применялись».[125]

По словам Фишера, к тому времени никаких нежных чувств к умершему Сталину Микоян не испытывал. В интервью журналисту он сообщил, что не верит в справедливость обвинений Бухарина во «вредительстве и шпионаже», и подтвердил, что за вычетом подсудимых московских процессов многие другие подследственные подвергались физическому насилию.

После «закрытого» доклада на XX съезде КПСС нагнетающие жуть рассказы про пытки и принуждение к «нужным» показаниям Бухарина и других подсудимых, несомненно, играли бы на руку Хрущеву и его ближайшим сторонникам. Как известно, в то время «наш дорогой Никита Сергеевич» сам хотел «реабилитировать» Бухарина. И, надо сказать, некоторые из подсудимых «бухаринского» процесса к 1957 году уже получили «реабилитацию». Вот почему микояновскому заявлению, что никто из осужденных на громких процессах, и в том числе, разумеется, Бухарин, не подвергался методам физического воздействия, должно придать особое значение.

Трудно представить Микояна, стремящегося обелить умершего вождя. Наоборот, и Микоян, и Хрущев то и дело пускались во все тяжкие, чтобы выставить Сталина в самом неприглядном свете. Логично поэтому допустить: против обыкновения здесь Микоян сказал правду, и Бухарин вместе с остальными подсудимыми московских процессов действительно избежал истязаний. Что, кстати, полностью соответствует другим историческим свидетельствам.

Сохранилось четыре бухаринских письма Сталину и еще одно жене. В некоторых из них Бухарин особо подчеркивает, что у него нет повода сетовать на условия тюремного содержания. Почему бы ему не написать о своем недовольстве, если условия были иными? Ведь подследственные с куда меньшим политическим опытом — такие, как Вс. Мейерхольд, — писали из заключения жалобы на пытки и скверное обращение с ними следователей.

В тюрьме Бухарин напряженно занимался научной и литературной работой. Его исключительная плодовитость в период заключения никоим образом не вписывается в широко распространенные представления о нечеловеческих условиях содержания в следственном изоляторе Лубянки.

Если не считать множества постоянно возникающих слухов, нет никаких иных свидетельств, из которых следовало бы, что семье Бухарина угрожали ради получения от него «нужных» показаний. В конце 1980-х из печати вышла книга воспоминаний вдовы Бухарина Анны Лариной, в которой пересказаны разнообразнейшие эпизоды из совместной и ее личной жизни. Ни единым словом мемуаристка не упоминает про угрозы своей семье и родственникам Бухарина.

На предварительном следствии и, что еще важнее, на открытом процессе Бухарин упрямо настаивал на своей невиновности в некоторых из инкриминировавшихся ему преступлениях, но в то же время раз за разом делал признания в совершении других тяжких деяний.

Особо примечателен его решительный отказ признать причастность к эсеровскому заговору 1918 года с целью убийства Ленина, Сталина и Свердлова. Бухарин твердо, как скала, стоял на своем даже перед лицом свидетельских показаний бывших левых коммунистов и левых эсеров, выступивших на процессе, чтобы доказать бухаринскую вину. (Точно так Ягода отвергал все обвинения в шпионаже, хотя сознавался в совершении других противозаконных действий.)

Если существовало какое-то подобие «сделки», — допустим, лживые показания в обмен на что-то, — к чему тогда эти настойчивые опровержения и отрицания вины? Тот же самый вопрос не давал покоя и членам «реабилитационной» комиссии 1988 года. Но найти приемлемое объяснение им не удалось.

Не исключена теоретическая возможность, что подследственный в надежде, скажем, на смягчение условий содержания начинает давать показания, угодные следователям, судьям или кому бы то ни было. В таком случае Бухарин должен был бы лгать без разбора, признаваться во всевозможных вымышленных преступлениях. Но Бухарин вел себя иначе.

 Опубликованы оба бухаринских ходатайства о помиловании. В более кратком Бухарин повторил свои признания, но, подтверждая вину и обоснованность вынесения ему смертного приговора, все равно взывал к милосердию:

«Прошу Президиум Верховного Совета СССР о помиловании. Я глубоко виновен перед социалистической родиной, и преступления мои безмерны. Я сознаю всю их глубину и весь их позор. Если я позволяю себе просить о помиловании высший орган правительства Союза ССР, то только потому, что хорошо знаю, что свои знания и способности могу приложить на пользу СССР. Годичное пребывание в тюрьме послужило для меня в этом отношении такой школой, что я имею право сказать Президиуму о моей полной переориентации. Я стою на коленях перед родиной, партией, народом и его правительством и прошу Президиум о помиловании.