69 этюдов о русских писателях - Юрий Безелянский

Петр Чаадаев рано лишился отца, вскоре умерла и мать, и поэтому они со старшим братом Михаилом попали под опеку тетки, старой девы Анны Михайловны Щербатовой. Деньги имелись – и образование сирот не стало проблемой. Петр Чаадаев окончил Московский университет и 12 мая 1812 года начал военную карьеру. Участвовал в Отечественной войне, в Бородинском сражении и в заграничных походах русской армии. Его ожидала блестящая карьера – он пренебрег ею. Не захотел войти в ближайшее окружение Александра I, считая, что таким образом станет соучастником лицемерия, официально освященного монархией. Самодержавие было несовместимо с его убеждениями. В феврале 1821 года 25-летний ротмистр Петр Чаадаев выходит в отставку. В 1823 – 1826 годах путешествует по Европе – «вдохнуть воздух свободы» (Англия, Франция, Швейцария, Италия, Германия).

Знакомство с Европой окончательно сформировало взгляды Чаадаева и испепелило его сердце. Контраст между духовной и политической жизнью буржуазной Европы и крепостной России был слишком разителен. Нищета, отсталость, дикость России были чрезмерно наглядны и безысходны, население Российской империи коснело и пресмыкалось в рабстве. «Во Франции на что нужна мысль? – спрашивал Чаадаев и отвечал, – чтобы ее высказать. В Англии? Чтобы привести ее в исполнение. В Германии? Чтоб ее обдумать. А у нас? Ни на что!»

Чаадаев попытался помыслить и получился печальный результат, но, конечно, больше пострадали его знакомые и единомышленники-декабристы. А Чаадаеву была уготована участь домашнего заточения.

Прежде чем перейдем к философическим письмам Чаадаева, приведем цитату из Осипа Мандельштама: «След, оставленный Чаадаевым в сознании русского общества, – такой глубокий и неизгладимый, что невольно возникает вопрос: уж не алмазом ли проведен он по стеклу?.. Уроженец равнины захотел дышать воздухом альпийских вершин и, как мы видим, нашел его в своей груди... На Западе есть единство! С тех пор, как эти слова вспыхнули в сознании Чаадаева, он уже не принадлежал себе и навеки оторвался от «домашних» людей и интересов. У него хватило мужества сказать России в глаза страшную правду, – что она отрезана от всемирного единства, отлучена от истории... Что он думал о России, – остается тайной. Начертав прекрасные слова: «истина дороже истины», Чаадаев не раскрыл их вещего смысла...»

На то и сфинкс!..

В 1828 – 1830 годах Чаадаев работал над циклом «Философических писем» (всего их восемь). Живет во флигеле на Новой Басманной и получает прозвище «Басманного философа» (такая «историческая» ирония: Басманный философ Чаадаев и пресловутый нынешний Басманный неправедный суд!..). В сентябрьском номере за 1836 год журнала «Телескоп» появляется первое философическое письмо. Оно, по сути дела, было адресовано не «à une dame» (знакомой Чаадаева Пановой), хоть и начинается словами «Сударыня...», а лично российскому императору Николаю II, чтобы помочь ему разобраться в российской истории и встать на путь европейских реформ.

«Взгляните вокруг себя, – писал Чаадаев. – Не кажется ли, что всем нам не сидится на месте. Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек, ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что привязывало бы, пробуждало бы в Вас симпатию или любовь, ничего прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри Вас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками, и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам...»

Далее Чаадаев рассуждает об историческом развитии Запада и России и утверждает: «...у нас ничего этого нет. Сначала – дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, – такова печальная история нашей юности. Этого периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных у нас не было совсем. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства, ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Окиньте взглядом все прожитые нами века, занимаемое нами пространство, – Вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы Вам о прошлом, который воссоздал бы его пред Вами живо и картинно. Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя...

...У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного прогресса, каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда... мы растем, не созреваем; движемся вперед, но по кривой линии, то есть такой, которая не ведет к цели. Мы подобны тем детям, которых не приучили мыслить самостоятельно...»

Хочется процитировать это бурное письмо полностью, но этого делать нельзя: мы ограничены рамками объема книги, она не только о Чаадаеве.

В середине письма почти вопль: «И вот я спрашиваю Вас, где наши мудрецы, наши мыслители?..» Чаадаев больше всего хотел научить русских людей мыслить – то есть думать систематически (sine ira et studio), анализировать факты. Но напрасные старания. Император Николай Павлович пришел от этого хотения в полнейшее негодование. «Прочитав статью, – начертал он на первом «Философическом письме» резолюцию, – нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного».

Сказанное было воспринято как приказ: Чаадаев – умалишенный. Ему было запрещено печататься. Его ежедневно стали посещать доктора. Издателя «Телескопа» Николая Надеждина арестовали и сослали в далекий Усть-Сысольск. Цензора, допустившего публикацию «Философического письма», отправили в отставку. Но слово, вымолвленное, а лучше даже сказать – отчеканенное Чаадаевым, полетело по просторам России. Хотя Чаадаев совсем не рассчитывал на такой резонанс, в письме к Мещерской от 15 апреля 1836 года он писал: «Вам известно, что я никогда не думал о публике, что я даже никогда не мог постигнуть, как можно писать для такой публики, как наша: все равно обращаться к рыбам морским, к птицам небесным».

В этих словах, конечно, слышится высокомерное презрение к толпе, публике, к людям. Когда к Чаадаеву пришли с обыском, он, сидя в кресле, любовался на свежие оттиски «Писем». Зрелище обыска раздавило философа: изымали подряд все бумаги, трясли книги, шарили по шкафам. Крамолы, однако, не отыскали, но напугали Петра Яковлевича на всю жизнь. А потом еще докучливые доктора с осмотром: насколько повредился в уме? Но, справедливости ради, необходимо сказать, что врачебный контроль длился недолго, хотя клеймо сумасшедшего никаким царским указом снято не было. «Что касается до моего положения, то оно теперь состоит в том, что я должен довольствоваться одною прогулкою в день и видеть у себя ежедневно господ медиков...» – писал в одном из писем Чаадаев, а другое подписал просто: «Безумный».

Наверное, какое-то безумие было, если Чаадаев в 1837 году написал еще одно ядовитое сочинение – «Апологию сумасшедшего» (а может, вошел во вкус и бравировал этим?).

«Прекрасная вещь – любовь к Отечеству, но есть еще нечто более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к Отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к Родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к божеству. Не чрез Родину, а через истину ведет путь на небо. Правда, мы, русские, всегда мало интересовались тем, что – истина и что – ложь, поэтому нельзя и сердиться на общество, если несколько язвительная филиппика против его немощей задела его за живое...»

А русскую особость Чаадаев определял главным образом географическим фактором: «Мы просто северный народ и по идеям, как и по климату, очень далеки от благоуханной долины Кашмира и священных берегов Ганга».

И главный тезис «Апологии»: «Я не научился любить свою Родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны Родине истиной... Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями и которым, к сожалению, страдают теперь у нас многие дельные умы...»

Боже, как ошибался Петр Яковлевич, говоря, что «время слепых влюбленностей прошло». Оно не прошло. Напротив, расцвело после 1917 года и продолжает цвести и пахнуть в начале XXI века. Всюду слышен «одобрямс» и крики «Ура!» Очень многие, миллионы, купаются в «блаженном патриотизме лени» и никак не хотят снимать розовые очки... Но остановимся и воскликнем: эдак, нас повело от чаадаевских рассуждений и наблюдений, неужели вековой резонанс?..